Игорь Кислинский, молодой писатель. Как он говорит о себе: «Писать начал раньше, чем научился читать и, собственно, писать». Окончил факультет МиСУ Тульского государственного университета. Публикуется на различных литературных порталах. И мы предлагаем вашему вниманию его новый роман «Слышу тебя».
Часть первая
Главы 1-5
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Поезд неслышно, словно затаив дыхание, начал движение, медленно отползая от платформы. Оставляя позади москвичей и гостей города, бледно-зелёный состав держал курс на восток. Плавно набирая ход, пригибаясь под мостами, уверенно выбирая путь в паутине развязок, поезд спешил покинуть пределы столицы, чтобы напоить досыта каждый свой вагон летней утренней прохладой и прочувствовать железными ногами матушку Россию – необъятную нашу родину – до самого её края, до города Владивостока.
Большой город оставался позади, впереди деревни, сёла, районные и областные центры, а пока за окном стелилась природная пауза: одинокие молодые берёзки объединялись со взрослыми берёзами в дружные компании, населяя холмистые поля, а пруды и заводи маленьких рек укутывали себя густой травой, но чаще и дольше всех держались лесные массивы, разрезанные на две части железнодорожным полотном. Вся эта жизнь за окном была возможна только при движении поезда, его лёгком покачивании и мелодичном стуке колёс.
Мария Евгеньевна, молодая женщина тридцати пяти лет, роста немного выше среднего, плотного, спортивного телосложения, занимала верхнюю полку в этом купе. Раскладывая вещи, она немного волновалась, переживала, что своей суетой может доставить дискомфорт другим пассажирам, но, кроме неё, в этом купе ехал только один молодой парень двадцати лет. Юноша не обращал внимания ни на женщину, ни на её суету. Он сидел за столиком и смотрел в окно, уставив взгляд в одну точку, но не любовался природой, а думал о чём-то своём. Подпирая подбородок, облокотившись локтями о стол, он сидел так и не шевелился, что можно было принять его за восковую фигуру, если бы не периодические глубокие вздохи.
– Молодой человек, простите, – обратилась Мария Евгеньевна к своему попутчику довольно громким голосом. – Вы не могли бы помочь мне затащить сумки на третью полку, одна я их...
Илья – так звали юношу – не отозвался на просьбу, будто и не слышал её вовсе или делал вид, что не слышит. Можно увидеть, что у человека на душе, посмотрев ему в глаза – посмотрев честно, непредвзято и не отводя взгляда. Илья смотрел в окно, и Мария Евгеньевна не могла посмотреть ему в глаза, увидеть его взгляда – взгляда пустого и безжизненного, как пустой стеклянный стакан. Она повторила свою просьбу, но в ответ то же – тишина и никакой реакции, парень даже не сменил позу, не повёл головой.
Управившись с вещами, Мария Евгеньевна решила, что самое время ей переодеться. Она посмотрела на своего попутчика – тот всё ещё сидел в такой же позе, всё так же безжизненно-неподвижно, уже и без глубоких вздохов.
– Молодой человек, простите, – вновь обратилась она к нему, но уже более благодушным тоном. – Я хотела бы переодеться.
Всё одно – никакой реакции. Марии Евгеньевне стало беспокойно за юношу, который ведёт себя столь странным образом. Она медленно приближалась к нему, намереваясь тронуть рукой за плечо, попутно стараясь вспомнить, видела ли она его на платформе, потом входящим в поезд. Она не могла этого вспомнить, или же его действительно не было на платформе и он не входил в поезд. Значит, он прибыл на начальную станцию уже в поезде, один в пустом поезде?
Нет. Мария Евгеньевна не могла поверить, что этот молодой человек родился и вырос здесь, в этом поезде, в этом купе, что он не двигается, не разговаривает, не обращает внимания на окружающих, не слышит, не видит ничего и никого вокруг. Она не могла поверить, поэтому проверила.
Мария Евгеньевна приблизилась к парню, аккуратно опустила свою руку на его плечо, проведя ладошкой от одного плеча к другому, слегка приобняв молодого человека.
Илья повёл головой, отвёл взгляд от окна в угол купе. Мария Евгеньевна улыбнулась, что молодой человек реагирует на её прикосновения, – значит, он возвращается к жизни, значит, можно вздохнуть с облегчением, свободно.
Юноша встал из-за столика, но всё ещё находился в окружении незнакомой молодой женщины, приятно улыбающейся ему. Её руки ещё нежно исследовали его плечи. Её пальцы ещё легонько прощупывали его предплечья. Взгляд молодого парня медленно скользил вдоль нарушительницы его внутреннего мира снизу вверх, пока Илья не выпрямился во весь рост и их взгляды не встретились.
Теперь Мария Евгеньевна смогла посмотреть в его глаза честно, непредвзято, искренне. Она успела только увидеть его глаза...
Миг! И сказав лишь одно слово «простите» – сказав его робким, но поспешным тоном, опустив голову, – Илья вынырнул из объятий Марии Евгеньевны и вышел из купе в коридор вагона, дав возможность своей попутчице переодеться.
Поезд сильнее раскачивало, стук колёс усилился – значит, машинист прибавил ход. Ещё быстрее мелькали за окном деревья, поля, линии электропередач. Так же быстро мелькала у Ильи перед глазами его жизнь – жизнь пустая, бесполезная, эгоистичная. Он стоял в коридоре, периодически прижимаясь всем телом к поручню, чтобы пропустить проходящих мимо него других пассажиров. Возмутился бы он раньше на эти узкие проходы в вагонах-купе, но не сейчас – сейчас ему было всё равно.
Крик! Нет, детский смех! Да, детский смех раздавался из соседнего купе, дверь в которое только что с грохотом раскрылась. Илья обратил внимание на шумных соседей. Услышав смех ребёнка, играющего с машинками в раскрытом купе поезда, Илья приблизился к этому купе на несколько шагов и отчётливо слышал шестилетнего озорника, периодически выпрыгивающего из купе в коридор и запрыгивающего обратно.
Илья улыбнулся. Он вспомнил своё детство, как сам подолгу играл с машинками, представляя всегда, что путешествует на них по всей планете, исследует каждый уголок земли.
– Женя, прекращай! Сейчас тётя придёт проверять билеты, – послышался строгий женский голос. Вероятно, это была мама мальчика.
Шестилетний карапуз – да, немного полноватый мальчик, чем на мгновение напомнил Илье колобка, – насупился, отставил в сторону машинки, видимо припарковал их под сиденьем в купе, и запрыгнул к маме, уткнувшись в её животик своей кругленькой лохматой головой.
Улыбка сменилась грустной маской на лице Ильи, когда он услышал имя мальчика – Женя.
Женя – так звали его младшую сестру, к которой он возвращался из столицы – осталась в Хабаровске одна. После взрыва газа в соседнем подъезде их дома Женя вместе с родителями оказалась под завалом. Чудом Женя – девочка десяти лет – не пострадала, но её родители погибли. Женю определили в детский дом, пока временно. Илья ехал, чтобы забрать сестру с собой в Москву.
Сложно сказать, кому из них было в данный момент труднее, больнее. Илья только отслужил в армии, восстановился в Московском государственном университете, чтобы продолжить обучение. Только сдал сессию – по всем предметам высший балл – и собирался на каникулы проведать родных в Хабаровске, как в ночь с пятого на шестое июля произошла трагедия, взрыв газа. Его родители погибли, а младшая сестра определена в детский дом, и её дальнейшая судьба зависела полностью от брата, от него, от Ильи.
Женя, как и многие пострадавшие при этом взрыве, была ещё в больнице, проходила обследование, но уже было ясно, что жизни её ничего не угрожает. Здоровье физическое было в порядке – Господь отвёл. А здоровье душевное никто у неё не проверял. Девочка реагировала на окружающих, только не смеялась, не бегала и не играла, а всё время рисовала. Врачи, чтобы освободить часть коек, выписывали физически здоровых пациентов и составили выписку на Женю. Узнав о судьбе девочки от других пострадавших, кто знал Женю и её родителей, врачи сообщили в органы опеки, и уже днём Женя ехала в Хабаровский детский дом, а заместителю директора по воспитательной работе Екатерине Андреевне Варшавской было поручено сообщить о случившемся другим родным девочки. Из родных у Жени оставался только Илья. Ему Екатерина Андреевна и сообщила обо всём по телефону.
Женя-карапуз только готовился пойти в первый класс, и летом его родители – мама Анастасия Николаевна и папа Виктор Анатольевич, – взяв его в качестве главного путешественника, отправились всей семьёй в прекрасное место, на Байкал. Их семья занимала купе целиком. Мама с карапузом на нижнем лежаке – им так было вдвоём вполне комфортно, – папа над ними на верхней полке. На другой стороне, по ходу движения, их родители – то есть бабушка и дедушка Жени-карапуза – Николай Васильевич и Алевтина Фёдоровна.
– Кто у нас тут такой озорник? – добродушным тоном говорила проводник, заглянув к ним в купе и подмигнув мальчику Жене.
Карапуз засмущался незнакомой женщины и отвернулся от прохода, закутавшись в маму.
– Тихо, Женя, перестань! – строгим тоном пыталась угомонить сына Анастасия Николаевна, женщина тридцати лет.
– Где твой билет, баловник? – шутила проводник, отрывая билеты у взрослых пассажиров и лукаво поглядывая на малыша.
– Я не баловник! – насупился Женя и перепрыгнул к окну, заворачивая шторку для лучшего обзора.
– Отдыхать едете? – спрашивала проводник, заканчивая проверку билетов.
– На Байкал, – приветливо ответил Виктор, передавая проводнику свой билет.
– На Байка-а-л! – звонко вторил Женя-карапуз, продолжая тормошить шторку.
– Не балуйся, – тихо попросила его Алевтина Фёдоровна.
– Ничего, дети такие энергичные, – сказала проводник. – У меня мой уже подрос, а ещё несколько лет назад таким же неугомонным был, всё ему надо было знать, везде надо было побывать.
Проводник закончила проверку билетов у большой весёлой семьи и только развернулась идти дальше по вагону, как в проходе столкнулась лицом к лицу с молодым парнем, с Ильёй.
– Молодой человек, вы из какого купе?
– Из этого, – указал он на соседнее купе, пятое по счёту от начала вагона.
– Тогда я иду к вам, готовьте билетик на проверку, – сказала она, улыбаясь, чтобы и парень немного приободрился.
II
Мария Евгеньевна Ольховская родилась 1 сентября 19... года в Ленинграде, в семье медиков. Она могла стать потомственной медсестрой, так как её мать была медсестрой и бабушка всю жизнь проработала по госпиталям, не выпуская из рук шприца. Или потомственным хирургом, как её отец или дед. Но Мария выбрала совсем другое – иностранные языки. Она выучилась на переводчика. Это не было её призванием, но этот выбор был и не случаен.
В детстве Мария Евгеньевна – а все родные звали её просто Машенькой, и это уменьшительно-ласкательное за годы детства опротивело ей – много болела. Чаще это была обычная простуда или грипп, но также Машенька переболела в детстве и желтухой. Мама Машеньки – Елизавета Никифоровна – всегда проявляла большую заботу о дочери. Даже несколько большую заботу, чем нужно было. Но разве можно упрекнуть мать в заботе о ребёнке? Нет, ни в коем случае. Но дочь страдала. Маленькая Машенька страдала от чрезмерной заботы.
Только погода переменится, солнце уйдёт за облака, так Елизавета Никифоровна бежит с лёгкой накидкой для дочери. Так было и в пять, и в семь, и в десять, и в семнадцать лет – так было для неё всегда. Как только холодает – надо закутать дочь так сильно, чтобы не то что сквозняка, чтобы воздуха не проходило. А Машенька потела, задыхалась, скидывала с себя многоэтажные нагромождения одежды, и её мгновенно продувало. Вновь сопли, кашель, температура. Видя, что дочь скидывает с себя одежду, мать ругала её, ставила в угол.
Отец Машеньки – Евгений Сергеевич – не был столь категоричен с ней, всегда переживал за разногласия дочери с матерью, старался поддержать, но его поддержки было мало. И в качественном и в количественном смысле. Евгений Сергеевич много времени уделял работе и мало времени уделял семье, а Машеньке так не хватало его тепла, поддержки, внимания. Когда он с ней разговаривал по душам – а это было нечасто, даже очень нечасто, – Машенька действительно могла отдохнуть душой, всё рассказать отцу. Он, конечно, обещал, что поговорит с её матерью, и говорил, но дальше разговоров дело не шло – Елизавета стояла на своём. Она всё время повторяла мужу:
– Ты же тоже врач, даже больший врач, чем я, но почему-то потакаешь капризам пациента!? Когда Машенька болеет, она прежде всего нам пациент, и мы обязаны принять все меры для её выздоровления, а ты поддаёшься минутной слабости, хирург называется! Как только людей режешь и рука твоя не дрогнет!
И Евгений Сергеевич опускал голову, вновь соглашался со своей женой и уходил на работу. Уходил на работу не только для того, чтобы работать, но и какое-то время не общаться с Машенькой, ведь ему было стыдно, что он не мог отстоять позицию дочери – позицию правомерную, искреннюю, чистую, выстраданную. А так, пройдёт время – думал он – и всё забудется, всё переживётся.
Время шло, Машенька росла – Машенька росла, но не в глазах своих родителей, не в глазах мамы особенно. Тринадцать лет – переходный возраст. Растёт весь организм, появляются новые ощущения, новые желания, скорее хочется это понять, узнать. С кем поговорить об этом? С мамой, ведь она тоже, в первую очередь, женщина, она понимает, она подскажет. Но за годы детства мамина опека, как низкий потолок, не давала выпрямиться. Что же теперь? Этот потолок поднимется выше? Машенька попробовала – она обратилась к потолку:
– Мама, мне кажется, я уже взрослею, – с закрасневшими щеками выдавила из себя Машенька, когда осталась в комнате с мамой одна в один из вечеров.
Машенька таким образом хотела намекнуть, что у неё появляются желания в отношении мальчиков. Но почему же было не начать разговора о своей внешности, ведь девочка, взрослея, преображается и внешне: она становится привлекательнее, стройнее или полнее, но в любом случае становится нежнее, светлее, красивее.
– Ты хочешь вновь вернуться ко вчерашнему разговору? – отвлеклась Елизавета от какой-то медицинской книжки, вероятно это был медицинский справочник, который она уже перечитывала по третьему разу.
– Какому? – с удивлением восприняла Машенька, потом спешно добавила. – Да нет же, на меня мальчики смотрят! – с улыбкой хвалилась она в надежде, что мать обрадуется этому и даст пусть строгий, но верный совет или же расскажет, какой она была в таком возрасте.
– Глаза им выколоть, на малолетних смотрят! Совсем стыд потеряли! Старшеклассники небось? Из вашей школы? Кто? Глаза им выколю! – на повышенном тоне отвечала Елизавета, вновь утыкаясь в свою умную и полезную книжку.
Улыбку с лица дочери Елизавета, словно мусор метлой, вымела в секунду. Машенька чувствовала, что слабость наполняет её всю с ног до головы, что ещё немного – и она уже не сможет ни стоять, ни лежать, ни говорить, что она просто растворится и будто не было её, и всем будет хорошо: папа продолжит резать людей и узнает ещё не скоро, что дочери нет, а мама просто продолжит читать книжку и уже не будет вздыхать, что кто-то простудится.
– У тебя щёки горят! Надо срочно сделать примочки, давай! – забеспокоилась Елизавета.
Вдруг как током ударило Машеньку. Откуда появились силы. Машенька вырвалась из рук матери и побежала в свою комнату, закрылась, плакала, плакала и плакала. Она уткнула лицо в подушку, потом била эту подушку, потом встала, посмотрелась в зеркало – красная мятая некрасивая кукла – и кинула в него подушку. Подушка не камень и не кирпич, и даже не пенал или расчёска – зеркало не разбилось, но у Машеньки уже не было сил, она опустилась на пол, прислонилась спиной к кровати и так сидела, пока не уснула, пока её вновь не продуло и она вновь не простудилась.
Четырнадцать лет ещё больше переходный возраст, чем тринадцать. Когда год, как за два, за три года, – и кажется, что не остановить, наполняющую тебя энергию. И кажется уже, что нет для тебя запретов, что ты взрослая, что вот они, твои сверстницы, тоже такие же, тоже это понимают, чувствуют, рассказывают, смеются, и ты это тоже чувствуешь, рассказываешь им – им, но не маме – и тоже смеёшься. Машенька всегда осторожно что-либо рассказывала о себе, хотя ей, конечно, хотелось поделиться всеми ощущениями. Но она помнила реакцию мамы – самого близкого ей человека, – а как смогут её понять другие, пусть даже близкие и лучшие подруги? Смогут. Но Дашу из параллельного класса не поняли. Да, она была полнее других девочек, и что? И сразу толстушка, сразу некрасивая. Но Машенька находила её вполне красивой, привлекательной не менее, чем другие девочки или даже, чем она. Но все показывали пальцем на Дашу – Даша плакала. Тогда Машенька вспоминала себя и маму, когда мама говорила ей, своей Машеньке, что та ещё маленькая и несмышлёная, и потом Машенька также плакала. Неужели так должно быть всегда, со всеми? Как Машенька хотела в такие минуты поддержки, и как, наверное, поддержки хочет Даша, которая только и слышит со всех сторон в свой адрес насмешки, что никто из мальчиков на неё и не смотрит или, если и смотрит, но не подойдёт – нельзя подходить к толстушкам и некрасивым, иначе станешь таким же, по крайней мере в глазах сверстников, других подростков.
Машенька набралась тогда храбрости – храбрости спросить совета у мамы, чтобы знать, как помочь Даше, как вернуть ей радость жизни, как сделать так, чтобы Дашу не дразнили.
– Вот что, доченька, – начала серьёзным тоном Елизавета, откладывая медицинский справочник в сторону, но сделав в нём закладку на нужной странице, которую читала. – Ты же видишь, какая Даша?
– Да... – только хотела рассказать свои представления о Даше Машенька, чувствуя, что мама вот-вот поможет ей, даст совет, но мама просила её не перебивать, а слушать и мотать на ус. На какой ус? У Маши не было усов, да и не могло быть.
– Ты видишь Дашу, видишь, как этой девочке тяжело, я понимаю твои чувства, но что происходит с Дашей и другими, тоже надо понимать.
Машенька утвердительно кивала головой и всё более внимательно старалась слушать маму – Елизавета Никифоровна продолжала:
– Понимать надо, что Даша совсем не заботится о себе, о своём здоровье, и на внешности это сказывается. А другие люди всегда замечают, – люди не могут не замечать! Поэтому очень важно следить за собой, правильно питаться, делать утреннюю зарядку, закаляться, тогда и болеть не будешь и выглядеть всегда будешь хорошо, приглядно...
Маша не стала дослушивать речь матери, а Елизавета кинула дочери вдогонку:
– Это не с Дашей надо разговаривать, а с её родителями, что вовсе не следят за своей дочерью!
Но Машенька уже не слышала этих слов, точнее, слышала только обрывки, но не хотела даже запоминать их, вникать – так ей стало противно и плохо.
Какое слово резануло по ещё не затянувшимся ранам в душе Машеньки, сказать трудно. Может, это слово «болеть», ведь болезни больная тема в семье Ольховских. Может, это фраза «люди не могут не замечать». Неужели мама так действительно думала, ибо зачем же она так тогда говорила? Из воспитательных целей? Маша не понимала, да и не хотела понимать. Как можно быть такой сухой, бессердечной – Машенька не понимала, и она приняла решение сама помочь Даше.
Маша стала в столовой садиться с Дашей за один стол – вдвоём им было вольно за одним столом, рассчитанным на четверых, – и заказывала себе столько же еды, сколько заказывала Даша. Сперва Даша обижалась, отворачивалась от Маши, бубнила что-то себе под нос, но потом перестала обращать на это внимание, но лишь спросила однажды:
– Это такая новая шутка?
Маша мотала головой, улыбалась, но улыбалась добродушно, что нельзя было обидеться на эту улыбку, и Даша тоже улыбалась. Другие дети-подростки видели их вместе за столом, как Даша с Машей смеются, как кушают вместе одинаковую еду. Многим стало и стыдно и завидно. Теперь и Маша попала под обстрел со стороны сверстников:
– Тили-тили тесто, невеста и невеста... – дразнили их другие дети-подростки.
Даше становилось обидно, она пыталась возразить, но Маша успокаивала её, просила просто не обращать внимания, а в ответ лишь ещё больше улыбаться, а на крайний случай показывать язык.
Такое поведение девочек не могло пройти незамеченным. Другие дети хитрили. Они скооперировались и составили жалобу на Дашу с Машей, что те их дразнят и показывают язык. Но Даша тоже жаловалась, но раньше, когда все дразнили её одну. Почему тогда никто из взрослых не вступился за Дашу? А сейчас ещё и приговорили её вместе с Машей к трудовым работам на школьном участке за нарушение дисциплины? Вероятно, эти вопросы навсегда останутся похоронены в душе Машеньки, ведь она-то знала, ведь она-то видела ответы на них – видела их в своей матери, в своём отце, в своей семье.
Так и подружилась Маша с Дашей. Они учились и росли вместе. Вместе закончили школу и поступили в один университет на один факультет – факультет иностранных языков, – выбрали вместе специализацию переводчика, но всё ли дело было в этом – для Маши?
Машенька, как только закончила школу, ощутила в себе силы вырваться из родительского плена, вздохнуть свободно и поняла, как может это сделать. Всё детство родители разговаривали с ней на другом, непонятном для неё самой языке, теперь пришло её время, ведь и по всей стране настало время перемен – произошла перестройка, наступили свободные девяностые.
Даша хотела вырваться не столько от своих родителей, сколько от коллектива, с которым выросла, чтобы не пересекаться больше в своей жизни ни с кем из них.
На крыльях свободы подруги летели на юг, но из их города, который уже и не Ленинград, но город Санкт-Петербург, они долетели в южном направлении только до Москвы, решив, что в большой столице затеряются ото всех, но не потеряют друг друга, что найдут себе любовь и построят счастливую свободную жизнь.
И как в школьные годы, так и в студенческие они помогали друг другу, поддерживали друг друга. Вот кому теперь Маша – Маша, Мария, но не Машенька – могла полностью довериться, полностью открыться, откровенно и много рассказывать о себе, делиться всем-всем-всем, что было в её душе, и также и Даша.
Дарья Сергеевна Орлова оказалась более проворна в выстраивании отношений с противоположным полом. Уже на первом курсе принимала ухаживания, выбирала – выбрала. Её избранником стал однокашник с того же факультета, но с параллельной группы, Дима Леднёв. И вскоре стала Даша не Орлова, а Леднёва Дарья Сергеевна.
Мария искренне радовалась за подругу, но похвалиться такой же успеваемостью на личном фронте не могла, зато более преуспевала в науке. Она очень хорошо выучила несколько иностранных языков: английский, французский и немецкий. Больше всего ей нравился французский язык, такой лаконичный, нежный, мурлыкающий. Во многом ей он ласкал именно слух. Более простым для неё представлялся английский, а немецкий казался ей строгим языком во всех отношениях, даже навевал строгости из детства.
По окончании университета Мария с головой окунулась в работу, а Дарья – в семью. У той уже на руках был годовалый ребёнок – мальчик, – и в животике создавался ещё один. Муж Дарьи, Дмитрий, был не справедлив к Марии. За глаза, о Даше, он порой мог сказать:
– Женщина получает то, о чём мечтает!
Он прекрасно знал, о чём мечтала его жена Дарья – о детях, быть счастливой в своей семье, растить и воспитывать детей, чтобы и они были счастливы в каждое мгновение своей жизни.
Даша ловко парировала своему любимому, защищая подругу:
– И у Маши всё сбывается. И дети у неё будут, и муж любящий!
А о чём мечтала Маша? Мария? Мария Евгеньевна? Маша мечтала о простом человеческом счастье: о семье, детях, чтобы вместе с ними где-то на краю земли лежать на траве, смотреть в небо и пить молоко. Мария мечтала, хотя бы о муже, о молодом человеке, второй половинке, возможно принце, но не обязательно, – но чтобы любовь, чтобы навсегда, чтобы по-настоящему! Мария Евгеньевна мечтала об успешной работе, которая приносила бы ей радость, некоторое отдохновение, то есть была по душе, но при этом приносила ещё и хороший доход.
И из трёх ликов Машенька перевоплощалась пока только в Марию Евгеньевну. Временами ей становилось грустно – тогда она шла в кино, в театр или в музей, после чего сидела долгими вечерами одна в маленькой съёмной квартире, читая книги то на французском, то на английском, но никогда на немецком. Читала в основном классику, иногда современную прозу или поэзию, погружаясь в мечты, потом засыпала с книжкой в руках. А утром... утром снова напряжённая работа, суета, переводы – переводы синхронные, переводы разные, – общение с клиентами, возможно, командировки. В выходные дни в гости. К кому? К Даше. Дарья всегда с радостью принимала Машу в своём доме – доме, в котором она жила вместе с мужем и появляющимися маленькими карапузами-весельчаками.
Так к тридцати пяти годам Мария Евгеньевна стала успешной леди, хотя и не бизнес-леди. Она доросла до должности начальника бюро переводов, и хотя не с радостью, но приняла на себя подобную ответственность. Теперь больше у неё не прямой работы с текстами и переводами, а с отчётностью и договорами. Теперь у неё встречи и политические решения, которые будут влиять на развитие бюро в рамках их компании. Поэтому генеральный директор направил Марию Евгеньевну на курсы повышения квалификации, чтобы она ещё освоила и менеджмент, ведь Мария хороший специалист, и он верил, что она сможет стать хорошим руководителем.
Недельные курсы от партнёров их компании проводились сейчас в Улан-Удэ, куда Мария Евгеньевна и направлялась, как по командировке, в этом поезде «Москва – Владивосток».
III
Поезд прибывал во Владимир. Женя-карапуз прилип к окну в надежде увидеть платформу, на которой могут быть его ровесники. Но до платформы было ещё несколько железнодорожных путей, которые постепенно заполнялись другими поездами, как товарными, так и пассажирскими. Поезд остановился, слегка дёрнув вперёд перед окончательной остановкой.
– Мы приехали? – искренне спросил Женя, вращаясь на одном месте да стараясь скорее оказаться на платформе.
– Нет, это не наша станция, – с улыбкой отвечала ему мама.
– А где наша?
– Ещё не скоро! – вставил своё слово Виктор, отец Жени. – Это город Владимир.
– Владимир – значит, Вова! А где его платформа для поезда? – не понимал Женя, но он знал, что поезд, когда приезжает в город, останавливается на железнодорожной платформе.
– Город весь дальше от вокзала. Здесь в окно мы видим другие поезда, которые уже возвращаются в Москву, а платформа с другой стороны, но с неё всё равно не будет видно города.
– Хочу на платформу! – закричал Женя, и его трудно было переубедить.
Быть может, в другой ситуации, когда мама ехала бы с ним одна или погода не благоприятствовала, желанием ребёнка Анастасия Николаевна пренебрегла бы, но не сейчас – сейчас она исполнила желание сына. Анастасия попросила своего мужа Виктора прогуляться втроём до платформы, размять ноги, подышать воздухом. Родители Насти предпочли остаться в купе.
Стоянка поезда была двадцать три минуты. Этого времени вполне им хватало. В город уходить никто из них не собирался – только прогуляться по платформе. Как и на любом вокзале, на платформах множество точек продажи быстрого питания, сухих пайков и сувениров – это всегда так привлекает пассажиров, особенно маленьких путешественников. И Женя не мог не потянуть за собой родителей к одному из таких ларьков – ларьку сувениров. В данный момент его внимание привлекали именно красивые тарелочки, магнитики, также в ларьке продавались и маленькие машинки, каких в коллекции Жени ещё не было.
Весь путь от Москвы до Владимира Илья провёл в вагоне-ресторане за чашкой чая, а Мария Евгеньевна – одна в купе у окна. Чая, который Илья пил очень маленькими глотками, хватило почти на три часа, на весь путь до Владимира. Когда поезд прибыл на станцию, Илья решил, что ему будет полезно прогуляться по платформе, подышать воздухом.
Мария Евгеньевна просидела этот путь одна в купе. Ей взгрустнулось, она всё думала про этого юношу, который показался ей милым, но странным и очень печальным. Она предполагала, что у него случилось несчастье, хотела как-то помочь молодому человеку, но не знала, что может для него сделать, и всё думала, думала о нём, глядя в окно. Вот поезд остановился, остановка добрых двадцать минут. Мария Евгеньевна вдруг поняла, что юноша может выйти из поезда на короткую прогулку, и также поспешила выйти на платформу и, словно среди звёздных скоплений галактики в поисках своей одной единственной звезды, Мария Евгеньевна искала глазами Илью, сканируя каждого приходящего или уходящего с платформы на вокзал или в поезд.
Сланцы, шорты, белая фирменная футболка с логотипом компании, в которой она работала, летняя креповая шляпа – в таком наряде выскочила Мария Евгеньевна на платформу, едва не подвернув ногу и не упав, но удержала равновесие, а взглядом всё искала своего попутчика.
Худой молодой парень медленно идёт по платформе вдоль поезда в сторону последнего вагона. Идёт-бредёт. Похож, но не он. Этот высокий, а он пониже ростом будет. Вот другой протискивается среди небольшой толпы, создавшейся на переходе, от одной платформы к другой. Нет, этот спешит на поезд, а он никуда не спешит. Так Мария Евгеньевна изучала всех молодых людей, попадавшихся ей в поле зрения, но больше ни на кого не обращала внимания.
Женя-карапуз играл уже с новой машинкой, которую ему купил папа в ларьке. Женя присел на корточки, отпрыгнул к краю платформы, где палисадник, и там играл. Виктор видел сына и не волновался. Анастасия поспешила в купе – её позвала мама, а Виктор остался гулять с сыном. До окончания стоянки поезда ещё оставалось пятнадцать минут.
– Витька! – окликнул Виктора молодой мужчина тридцати лет, махая издали рукой и спеша ему навстречу.
– Генка! – узнал он автора и в ответ также махнул рукой, призывая к нему подойти.
Геннадий – школьный, а потом и студенческий товарищ Виктора, они учились вместе, дружили, потом их пути разошлись, связь на некоторое время пропала, а теперь негаданно встретились, – набросился на Виктора, заключив его в свои дружеские объятия.
– Сколько лет, сколько лет, – повторял Геннадий, встретив давнего друга.
– Глазам не верю, кто же знал, что вот так встретимся! – радовался Виктор. – А ты почти не изменился.
– Что значит?
– Всё такие же усы носишь! Бороду так и не отрастил?
– Была борода, была... да не прижилась!
– Слушай, а ты тоже, что ли, на восток путь держишь? – вдруг спросил Виктор, понимая, что Геннадий, вероятно, едет в том же поезде.
– Да. Командировка в Новосибирск, научный центр России. Я же теперь, хотя и маленький, но очень важный начальник.
– Как всё серьёзно! Ну слушай, заходи к нам в купе, ты в каком вагоне?
– В двенадцатом.
– А мы в одиннадцатом. Соседом будешь, вообще хорошо! Настю мою помнишь?
– А как же! Её фотография до сих пор у меня над кроватью...
Виктор слегка, по-дружески прошёлся своим кулаком по животу Геннадия, но того это ещё больше раззадорило.
– Вот увидит она меня и сразу...
– Так! Давай, пошли, чего время-то терять! – звал скорее Виктор своего друга в гости и обернулся, чтобы позвать и сына, Женю. – И сына моего увидишь, познакомишься... Женя, Женя!
Но Жени на том месте, где Виктор его в последний раз оставил, уже не было. Рядом с киоском малыша тоже не было, и на платформе в ближайших окрестностях мальчик не играл. Женя-карапуз незаметно для всех и самого себя, увлекаемый игрой с новой машинкой, добрался до небольшой площади перед вокзалом, которая была в ста метрах от остановочной платформы и не видна из-за здания вокзала.
Женя играл, забыв о поезде, точнее, потеряв чувство времени. Ему казалось, что, когда поезд поедет, его обязательно позовут: мама или папа, бабушка или дедушка.
– Женя! Женя! – звал его Виктор, Геннадий тоже вторил ему.
Виктор пробежался по платформе в одном направлении – в сторону последнего вагона, а Геннадий в другом направлении – в сторону головы поезда. Встретились они на том же месте, у киоска. Спросили продавщицу, не видела ли она здесь играющего малыша.
– Играл такой, – отвечала женщина, и Виктор улыбался в надежде следующей фразой услышать, где мальчик. – Но потом занялась с покупателем и больше мальчика не видела.
Виктор опустил руки. До отправления поезда оставалось семь минут, а Жени нигде не было. Тут из вагона вышла Анастасия, чтобы позвать мужа и сына обратно в купе. Издалека Анастасия увидела, что Виктор один без мальчика, стоит оглядывается, смотрит вдаль, но Жени рядом нет. Постепенно догадки одна за другой приходили в голову матери: «Женя убежал, потерялся, с ним что-то случилось, его украли...».
– Женя! – закричала Анастасия и побежала к мужу. – Виктор! Где наш сын!? – вся на нервах была Настя.
– Я только обернулся, друга встретил. Женя рядом со мной был, с машинкой играл. Минута. Потом смотрю, его уже нет. Куда делся?
Геннадий кивнул Анастасии, но она никак не отреагировала на его приветствие.
– Я проверю здание вокзала! – сказал Геннадий и оставил их наедине.
Виктор сказал, что платформу уже осмотрел, но взгляд Анастасии, посланный Виктору в этот момент, сказал обо всём – этот взгляд передал все страхи Анастасии за сына, всё разочарование в муже, всё бессилие в данной ситуации. Анастасия ничего больше не сказала Виктору и побежала к вагону. Возле вагона она нашла проводника и рассказала, что потерялся мальчик шести лет, это беда – нельзя дальше ехать.
– Как зовут мальчика? – с беспокойством и пониманием спросила проводник.
– Женя, Женей зовут! – торопливо отвечала Анастасия.
– Да-да, припоминаю его, – говорила проводник. – Вот что можно ещё успеть сделать. Я сейчас передам эту информацию по рации и через минуту пройдёт объявление по громкоговорителю. Будем надеяться, что это объявление поможет его найти.
Тем временем Илья гулял в стороне от платформы, как раз на площади, спрятанной за зданием вокзала, – там было меньше людей, было тише, спокойнее, его никто не отвлекал. За временем он следил, так как слышал всегда объявления об отправлении поездов, об окончании времени посадки или стоянки поезда.
Гуляя по площади, Илья увидел вновь того мальчика, который привлёк его внимание в поезде. Илья улыбнулся, немного понаблюдал, как малыш играет с машинкой. Он узнал Женю, узнал этого карапуза. Илья улыбнулся и подошёл ближе к мальчику – тот заметил незнакомца, остановился и поднял голову. Женя-карапуз узнал парня, он тоже видел его в вагоне поезда, но в тот раз он видел его впервые.
– Привет, – начал Илья с улыбкой на лице и добродушным, тёплым, дружеским тоном. – Меня зовут Илья.
Мальчик смотрел на Илью, потом огляделся, не увидел ни папы, ни мамы, никого из родных. Женя-карапуз понимал, что мамы и папы нет рядом, но где они были? Куда теперь идти?
– Пойдём, а то поезд уедет без нас, – протянул Илья руку малышу, но Женя не шёл навстречу, а всё сидел на корточках с машинкой в руках.
– Мама и папа просили меня привести тебя, они были заняты, твоей бабушке стало плохо, душно в вагоне, – объяснял Илья всё таким же спокойным, ровным, добродушным тоном.
Мальчик доверился Илье. Женя встал, взялся своей левой ручкой за правую руку Ильи, и так они не спеша пошли к поезду.
Анастасия Николаевна вместе с мужем стояли у вагона, ожидая выхода сообщения по громкоговорителю, как вдруг проводник разглядела вдалеке юношу, с которым шёл похожий на пропавшего мальчика малыш, и улыбнулась.
– Женя! – тоже увидела Анастасия и побежала к сыну.
Женя вырвал руку и побежал навстречу к маме, Илья не менял темпа ходьбы и наблюдал, как Анастасия поднимает сына, обнимает его, прижимая к себе, целует. Виктор также поспешил к жене и сыну.
Мария Евгеньевна видит со стороны эту ситуацию, но не решается дать о себе знать, а молча возвращается в вагон поезда. Илья следил за ребёнком, его воссоединением с семьёй, поэтому не видел Марию Евгеньевну.
– Спасибо вам, – благодарила Анастасия молодого парня.
Тут передали по громкоговорителю сообщение по пропаже мальчика, но мальчик уже нашёлся – сообщение оказалось запоздавшим.
– Простое совпадение, что я гулял там рядом и вспомнил мальчика, я видел его играющим в вагоне.
– Так вы с того же вагона? Заходите к нам в купе, четвёртое купе.
– Не стоит, у вас большая семья, я буду мешать!
– Вы наш спаситель, а я даже не знаю, как вас зовут! – Анастасия трепетно посмотрела в глаза молодому парню, и его усталый, равнодушный взгляд немного пугал её, но в то же время она не могла не испытывать той радости, что он оказался в нужном месте в нужное время и привёл её сына к ним.
– Вы же не прошли мимо, значит, у вас есть сердце, – сказала Анастасия.
– Идёмте, – сказал своё слово Виктор. – Посадка на поезд уже заканчивается, будет нехорошо, если мы на него опоздаем. А места, поверьте, всем хватит!
Илья согласился. Илья радовался, что мальчик не ушёл дальше территории вокзала, ведь тогда бы уже и Илья не нашёл его, разве только чужие люди, но как бы они тогда поступили, неизвестно. До окончания стоянки поезда оставалось две минуты, проводник уже всех просила вернуться в вагон.
– Нашёлся, баловник! – радовалась проводник, пропуская в вагон семью.
– Его благодарите! – указала на Илью Анастасия.
– А я думала, ты не от мира сего, – с улыбкой на лице говорила Илье проводник.
– Просто я устал, – ответил он.
Посадка на поезд закончилась, объявили об отправлении поезда. Мария Евгеньевна вернулась в своё купе. Открыв дверь, она не ожидала увидеть в купе кого-то, кроме Ильи, но там сидел молодой мужчина, который, приветливо улыбаясь, сразу встретил её фразой:
– Добрый день, сударыня!
Мария Евгеньевна застыла в дверях.
IV
В любом государстве и любом обществе всегда были, есть и будут дети-сироты и дети, которые по разным причинам остаются без попечения родителей. И в этом случае общество и государство берет на себя заботу о развитии и воспитании таких детей.
Хабаровский детский дом представлял собой трёхэтажное здание старинной постройки, по форме напоминающей букву «П». Многие здания возводились, придерживаясь этой формы, так и этот детский дом. На его территории располагались хозяйственные постройки и пять одноэтажных частных жилых домиков, в которых проживали директор детского дома вместе с семьёй и их ближайшими родственниками. Футбольная площадка, огороженная сетчатым забором, дополняла комплекс сооружений территории детского дома и построена она была совсем недавно на спонсорские средства.
Спонсорская помощь детскому дому – явление нередкое. Такими благодушными земля полнится. Не успел побывать в детском доме губернатор Хабаровского края, обещав в этом месяце путёвки для всех детей и воспитателей на море в Сочи, в один из самых лучших домов отдыха, как приехал известный певец господин К и выделил N средств детскому дому на благоустройство территории, хозяйственные нужды и остаток средств на премии работникам детского дома, а детей одарил подарками, как съестными – коробки конфет, шоколадки, – так и материальными – ролики, коньки, футбольные и баскетбольные мячи. Коньки все были почти одного размера, как и ролики. Баскетбольных мячей было десятка два, когда как баскетбольной площадки не было, и этим мячам угрожала опасность от нецелевого использования. Футбольный мяч был один, когда как футбольная площадка имелась и в не самом плохом состоянии, да дети очень любили футбол. Многие из них мечтали стать знаменитыми футболистами. Почему мечтали? И мечтают.
Благотворители! Советуйтесь с педагогами! Кому, как не им – заменяющим ребёнку и отца и мать – знать, что ребёнку действительно в данный момент нужно, а что нужно будет потом. Благотворители! В стенах детского дома живут и другие люди – люди, которые проводят с детьми каждый день, видят их как радостными, так и капризными и зачастую вынуждены пожинать плоды неумелой благотворительной помощи. Некоторых из этих людей, воспитателей можно, не приукрашивая, назвать героями, хотя мало кто о них знает.
В Хабаровском детском доме одной из немногих, кто действительно заботится о детях, кто отдаёт всю себя и кого без преувеличения можно называть героем, смиренно занимается с детьми, обыгрывает неумелую спонсорскую помощь, оставляя её не для игровой комнаты, но для тематических театральных постановок, проводимых в детском доме, зовут все свои Катей.
Катя – Екатерина Андреевна Варшавская – заместитель директора по учебно-воспитательной работе, педагог, воспитатель, больше времени проводит с детьми, а не с бумагами за столом, за что получает постоянно выговоры со стороны директора детского дома, периодически лишается премий и поездок с детьми на юг. Тем не менее Екатерина Андреевна смиренно принимает на себя подобные удары судьбы, находя успокоение и радость жизни в детях.
– Ребёнок, потерявший родителей, – это особый, по-настоящему трагический мир, – начала рассказ Екатерина Андреевна в своём интервью столичным журналистам, приехавшим, по согласованию с руководством детского дома, снимать сюжет об их детском доме. – Потребность иметь семью, отца и мать – одна из сильнейших потребностей ребёнка. Понятия «сирота» или «социальный сирота» все мы слышали, но кто знает, что это такое? Большинство детей, которые на время своего детства прописались в детском доме, имеют живых родителей, но либо родители лишены родительских прав, либо находятся в тюрьме. Это социальный сирота. Ребёнок, потерявший обоих родителей становится сиротой.
– Екатерина Андреевна, скажите, – задавала следующий вопрос журналист Татьяна Соколова. – Спасибо, что объяснили разницу между сиротой и социальным сиротой, и в связи с этим у меня следующий вопрос к вам. Отражается ли на воспитательном процессе эта разница – в каком статусе ребёнок здесь, в детском доме, – пришёл он сюда сиротой, потеряв обоих родителей, или социальным сиротой – когда его родители живы, но находятся в тюрьме. Как всё это влияет на его развитие, на взаимоотношения с другими детьми, делают ли они между собой подобные различия?
День был солнечный, тёплый, лишь небольшой ветерок обдувал их – Екатерина и Татьяна сидели на улице, в беседке у торца детского дома. От этого места в одну сторону открывался прекрасный вид на ромашковое поле и пруд, которые были за территорией детского дома, но прекрасно были видны, так как детский дом находился на возвышенности, а пруд в низине. С другой стороны – асфальтированная площадка перед детским домом, на которой дети играли редко, ибо многие работники, приезжающие в детский дом, ставили на ней свои машины.
– Татьяна, посмотрите на то поле. Оно прекрасно. В период, когда ромашки распускаются, от этого поля не оторвать глаз. Но кто спрашивает, откуда там они появились, кто их посадил? Человек или ветер принёс семена или это произошло иным способом? Вы просто выходите сюда и любуетесь красотой природы. Так и дети. Они ромашки. Каждый ребёнок прекрасен, гениален, талантлив по-своему. И мы, воспитатели, в первую очередь должны это понимать и понимаем это. Сами же ромашки растут самостоятельно. У них свой мир, особый. Да, не все бывают дружны, но это воспитательный процесс, который может длиться всю жизнь. Наша задача посеять в них доброе семя, бережно поливать его, а взрасти оно может и через десять, и через двадцать, и более лет.
– А сейчас уже есть результаты?
– Понимаете, мне кажется, это не совсем правильный подход в этом случае – говорить о результатах. Сейчас очень распространено, например, тестирование результатов, в связи с защитой по категориям, определение того, чего ты добился, твоих плодов. А мне очень ценна мысль, которую высказал один немецкий педагог. Он говорил, что настоящий педагог как садовник – его задача не считать плоды, а взращивать, он наблюдает за процессом взращивания. А главное во взращивании плода – это интуиция. Поэтому нельзя работать по схеме, нельзя рассказать о том, каким методом поливать растение. И здесь это для меня очень явно открылось.
– Как тогда оценить эффективность педагогического процесса?
– В том-то и дело, что у меня ещё со школы родилась такая ересь, что, по большому счёту, оценить нельзя. В любом случае это будет несправедливая оценка. Оценивать можно знания или, например, то, насколько успешно ты преподаешь математику: провести контрольную, посмотреть результаты. А вот воспитательный процесс нельзя оценить. Если ты сам себе говоришь: «Я добиваюсь успехов», то это, наверное, похоже на то, что в духовной жизни называют прелестью. А на самом деле то семя, которые ты заронил, может прорасти у ребенка лет через двадцать, как я уже и говорила об этом. Я и по себе сужу: то, что мне говорил классный руководитель, доходит до меня только сейчас, а ведь это было сказано, когда я училась в десятом классе! Поэтому единственный критерий, по которому, возможно, воспитатель может судить, это то, что ты чувствуешь, когда приходишь на работу. Если в тебе сохраняются любовь, сострадание, желание работать, сохраняется какое-то движение, если для тебя работа остается служением ребенку, то она может быть плодотворной. При этом с ребенка тоже нельзя требовать, чтобы он был тебе благодарен за то, что ты для него делаешь, чтобы он в один момент стал каким-то другим. Плоды могут быть, когда ты каждый день приходишь к ребенку с любовью и радостью, даже если ничего не получаешь взамен. Или даже в некотором смысле занимаешься мазохизмом: когда человек тебе делает гадости и все твои советы ему уходят в никуда, ты всё равно приходишь к нему, принимаешь и веришь в него. Здесь только так: только если ты не поломался, не сгорел, если приходишь с верой в Бога и в ребёнка, то что-то может произойти. Мне очень нравится мысль митрополита Антония Сурожского, что сам Бог верит в каждого человека, верит, что он достоин лучшей жизни. Если в тебе тоже есть такая вера, в жизни ребёнка можно что-то изменить, это и есть знак, что можно продолжать работать. Если же ты уже ни во что не веришь, твоя работа никогда не будет продуктивной.
– Что же можно изменить в жизни ребёнка-сироты в условиях детского дома?
– Наверное, самое главное, что можно и нужно изменить, – это его взгляд на мир. Одно из свойств, которое такие дети приносят в свою жизнь, это ожесточение и отсутствие веры во что-то, потому что их в своё время предали. Здесь ведь мало сирот, у которых мамы умерли: в основном все социальные сироты, у которых родители пили, а их бросили, сдали сюда. Причём многих не просто бросили, а ещё избивали до этого. Они попадают сюда с очень низкой самооценкой и не верят, что у них в жизни что-то будет по-другому, а когда выходят в жизнь после детского дома, не могут жить в социуме, не могут чего-то добиться. И это тоже очень большая проблема. Дело в том, что они видели в мире очень много зла, и поэтому для них это злой мир, и то, что они в него попали, это какой-то несчастный случай. А нужно помочь им увидеть другую сторону этого мира, увидеть, что в нём есть много красоты, потому что он Божье творение, что в нём есть доброта. Надо показать им, что в их жизни не всё потеряно и что в этот другой мир можно и нужно стремиться всеми силами и что-то для этого делать. И так вот, потихоньку, помогать им учиться радоваться, забывая о своей ущербности, чтобы у них появлялось горячее желание жить. В каком-то смысле это значит помочь им родиться заново.
– Как же помочь им «родиться заново»? Что можно делать для этого и что у вас в детском доме делается?
– Для того чтобы человек мог родиться заново, нужно подвести его к нравственной революции. А начинать нужно, наверное, с развития каких-то душевных качеств: чтобы у детей менялось отношение друг к другу, чтобы они начали видеть красоту вокруг себя и в себе. Что для этого делается? Мы очень много времени проводим на природе, при этом учимся о ней говорить: сочиняем разные истории, пишем рассказы. Детям это очень сложно, им трудно даже поделиться впечатлениями о проведенном лете: они пишут одними назывными предложениями. Им очень сложно бывает выразить свои эмоции в словах, но ведь надо это как-то выплеснуть! Поэтому мы часто рисуем. Рисуем, например, своё настроение. Чтобы дети учились видеть вокруг себя интересные образы, отмечать, на что они похожи, мы стали учиться работать с фотоаппаратом. Вначале мы просто выходили в лес и сочиняли волшебные истории. Например, подходила я к пеньку и говорила ребёнку: «Вот это твоё место, и сейчас ты не можешь никуда с него сойти. Присядь здесь и попробуй разглядеть что-нибудь необычное, а потом расскажи об этом историю». Потом мы то же самое делали с фотоаппаратами: находили вокруг себя что-то необычное и снимали. На самом деле, ведь в каждом пеньке, в каждой травинке можно найти что-то особенное. И у ребят получаются очень красивые образы, самые разные. Например, лежит снежок на яблоне, а они там оленя видят. Или смотрят в небо на облака, а облака – не облака для них, а лошадки или воздушные замки, а кто-то видит своих родителей и мечтает о скорой встрече с ними, несмотря ни на что. Кроме того, важно, чтобы эмоциональная сфера у ребенка менялась и становилась здоровой. Для этого мы создали видеоклуб. У детей под влиянием средств информации формируется «клиповое сознание», для них ведь главное, чтобы была частота кадров, чтобы что-то раздражало, а что показывают – не важно. От этого мы хотели перейти к таким фильмам, которые развивают душу. И начинали с красивых советских мультиков. Надо сказать, что не сразу так пошло гладко, но тем не менее сейчас они смотрят хорошие рисованые мультики. Подбираем и хорошие фильмы, и компьютерные игры.
– Вы как-то обсуждаете фильмы?
– Да, после просмотра фильма мы собираемся за чашечкой чая и начинаем размышлять: кому что понравилось, какие герои. Иногда я их подвожу к какому-то выводу, а в качестве рефлексии делаем рисунки по мотивам просмотренных фильмов.
– А как же книги?
– Конечно, нужно чтобы дети учились читать. Нашим детям это особенно трудно, потому что у них даже навыка чтения нет. И это понятно, учитывая, в каких условиях они жили, – там ни о каком чтении и речи не было. При этом нельзя, конечно, ругать детей за то, что они не читают: «Вот вы какие, необразованные!» – тут тоже важен правильный подход. Перед тем как мы поехали в летний лагерь, я нашла им фильмы про индейцев по мотивам романов Фенимора Купера. Мы посмотрели этот фильм, и, понятно, что в глубине души у каждого мальчишки есть любовь к приключениям, к индейцам, к лукам и стрелам, – так у них проснулся интерес. В лагере мы сами учились натягивать тетиву, стреляли, метали копья. Дети очень втянулись во всё это. Потом мы провели полномасштабную игру: там были и краснокожие, и бледнолицые, была засада, война (с шариками с водой). А потом, когда мы приехали, я рассказала им, что все эти истории из книги Фенимора Купера, которую можно и прочитать. И так, постепенно, без особого насилия они начали открывать книги. Читать им, конечно, всё равно трудно, но сейчас уже в группе можно наблюдать отрадную картину, когда они сделали уроки, они открывают книгу, каждый свою, и сидят потихонечку читают. Здесь мы создали свою библиотечку помимо того, что в детском доме есть. От книги можно идти дальше: к учебному материалу, прививать им любовь к обучению. И это очень радостный момент, когда они откликаются.
– У вас есть довольно необычный кружок в рамках детского дома – кружок по изучению Библии. Почему именно Библия? И какое влияние этот кружок оказывает на детей?
– С помощью Библии очень многое можно понять вместе с детьми. Вот, скажем, пример, нового взгляда на вещи: у нас было занятие, которое называлось «Я гениальный». Через Библию я показывала им, что каждый из них – самый замечательный человек в мире. Это ведь удивительно: таких как Рома, Вася, Петя больше нет, потому что Господь каждую личность создаёт в единственном экземпляре и каждый из них – уникальное Божье творение. Тут возникает вопрос: «Чем же я замечателен?» Оказалось, что многие дети этого не понимают. И вот мы с ними учились себя хвалить. Поняв, что мы такие чудесные и уникальные, мы попробовали в этом пожить. Группа очень на это откликнулась. А потом мы решили посмотреть вокруг: вот все мы тут гениальные, хорошие, а территория детского дома неухоженная. Давайте её преобразуем! В результате ребята из нашей группы занялись благоустройством территории детского дома, и дети из других групп помогали. Так наша похвала не переросла в эгоизм, и мы поняли, что если мы такие гениальные, то с помощью наших талантов мы можем преображать мир вокруг себя. И это всё из Библии. На самом деле, понятно, что эти ребята ещё не пришли серьёзно к вере. Но, скажем, на уроках литературы они читают книги и берут из них примеры. И с Библией так можно. Ведь её недаром называют «книгой книг»: в ней очень много живых примеров. Например, о смелости. Мы читали отрывок, и даже мультик смотрели о Давиде и Голиафе, и размышляли о том, всегда ли можно победить, будучи физически сильным. Насколько вообще важна сила? Они ведь привыкли выживать, и поэтому, конечно, для них это очень важно. А Давид – это совсем другой пример, ведь когда он победил Голиафа, он не был воином, а был обычным пастухом. Так через Библию мы узнаем с ними разные стороны жизни, каждую неделю у нас бывают евангельские чтения по ситуации. Именно через такие беседы и через совместный опыт можно подвести ребёнка к тому, чтобы в нём началась нравственная революция. Кроме того, библейский кружок – это особая, в каком-то смысле реабилитационная среда. В ней ценится дружба, взаимопомощь, уважение друг друга. Вот, например, сейчас, при уборке территории, к нашей группе присоединились ребята из других групп. А раньше было разделение: это моя территория, а это твоя. Я отработал своё, и всё. Вроде бы справедливо, но на самом деле это разобщало детей. А важно, чтобы они чувствовали, что сейчас они одна большая семья, в которой каждый может прийти и помочь, а воспитатель не над детьми, а вместе с ними, и при этом к нему, как к старшему, всегда можно прийти за советом.
– Это необычный опыт. Скажите, Екатерина, вы упомянули, что детей-сирот не так много – всё больше социальные сироты. Если не секрет, сколько сейчас их здесь и как они быстро привыкают к обстановке. Есть ли среди них те, кто здесь недавно, как они воспринимают эту обстановку?
– В прошлом году выпустились трое воспитанников, у которых нет ни отца, ни матери. А в этом году только одна девочка, потерявшая и отца и мать. Её зовут Женя, и она здесь недавно, но ещё не оформлена, и скоро её должен забрать родной брат.
– Скажите, а можно посмотреть на эту девочку? Сколько ей лет?
Екатерина Андреевна осмотрелась по сторонами, пригляделась к окрестностям, потом подозвала к себе одного из ребят.
– Здравствуйте, – обратился подбежавший к ним мальчишка.
– Здравствуй, – поприветствовала ребёнка Татьяна.
– Артём, а где Женя? Она вчера вечером приехала к нам, – спрашивала у него Екатерина Андреевна.
– Екатерина Андреевна, она в доме была, когда я вниз за ведром спускался.
– Спасибо, Артём! Вы, кстати, закончили с территорией?
– Почти, осталось только мусор вынести, но это Андрей уже делает, он сам так решил.
– Хорошо, беги.
– Татьяна, пройдёмте в дом, Женя там. Только я вас прошу – никаких камер! – указывала Екатерина Андреевна на оператора, находившегося рядом и снимавшего то их, то территорию детского дома. – Женя ещё не оправилась после трагической смерти родителей, поэтому старайтесь её не волновать.
Женя сидела за столиком у окна в малой игровой комнате, где её оставила воспитатель Лариса Борисовна, наказав никуда из комнаты не уходить, пока не позовут на обед, и, чтобы девочка не скучала, одарив ребёнка листками бумаги, цветными карандашами и фломастерами.
Так Женя просидела, увлечённо рисуя свой маленький мир, который видела только она, пока в игровую не вошла Екатерина Андреевна вместе с новой незнакомой женщиной, Татьяной. Женя их заметила, кинув разок свой детский искренний взгляд, и продолжила рисовать.
– Доброе утро, Женя, – подходя ближе к ней и улыбаясь, приветствовала её Екатерина Андреевна.
– Доброе, – тихо ответила Женя и прикрыла свой рисунок пустым листом бумаги и набросав сверху карандашей. А сама подскочила со стула и, подбежав к Екатерине Андреевне, взяв её за руку и, теребя, спросила:
– Моя мама уже приехала за мной? И папа?
Екатерина и Татьяна переглянулись.
– А где твои родители? – осмелилась спросить Татьяна.
– Они людей спасают! Наш дом развалился, меня вытащили, а мои родители остались там вытаскивать других людей! – отвечала Женя и подбежала к столику, взяла свой рисунок, чтобы показать его Екатерине Андреевне и Татьяне.
На рисунке был изображён рушащийся дом, несколько образов, напоминающих людей под завалами, и мужчина и женщина, которые вытаскивали этих людей.
– Вот мои родители! – указала Женя на чётко прорисованные образы, обведённые после карандаша ещё и фломастером.
Екатерина Андреевна передала листок Татьяне, а сама обняла Женю, прижав её к себе, поглаживая по головке.
– У тебя замечательные родители, – говорила Татьяна и сопереживающим взглядом смотрела на Женю, потом вопросительно посмотрела на Екатерину.
– Женя, а ты кому-нибудь ещё показывала свой рисунок? – продолжала задавать вопросы Татьяна.
– Нет. Все увидят, какие мои родители. А не у всех такие героические мама и папа.
У Екатерины Андреевны сердце налилось кровью, а глаза слезами. Татьяна поняла, что не следует больше спрашивать ребёнка, а нужно оставить девочку в покое.
– Женя, давай я положу рисунки в ящик своего стола – там их никто не найдёт, а когда захочешь, ты всегда можешь меня попросить, и я отдам их тебе. А сейчас иди поиграй с другими детьми!
Женя послушалась Екатерину Андреевну, потому что доверяла ей, потому что ждала от неё, когда та подойдёт и скажет ей: «Ну вот, Женя, за тобой приехали родители». Но правда в том, что Екатерина Андреевна уже никогда так не скажет, разве что может сказать: «Женя, за тобой приехал твой брат Илья, иди скорей к нему! И он тебе расскажет про маму с папой!».
V
Женя вместе с другими детьми, её ровесниками – Аней, Ириной, Светой и Арсением, – побежала на улицу к футбольной площадке, смотреть на игру старших ребят. Арсений всё пытался повторять манёвры с мячом, которые наблюдал у играющих ребят, но мяча у него не было, и он попадал кроссовками по траве, земле, сбивая куски земли на девчат, – те недовольно ворчали на Арсения, только Женя, не отвлекаясь, наблюдала за игрой, всё пытаясь понять, в чём смысл, куда нужно загнать мяч.
Тем временем Екатерина прошла с Татьяной до своего кабинета, где в стол, как и обещала девочке, положила её рисунки, заперев ящик стола на ключ. С приоткрытой дверью женщины стояли в кабинете, собираясь из него выходить, но ещё задерживались там. Татьяне было уже понятно, что могло произойти с родителями девочки Жени, но она всё равно спросила об этом у Екатерины Андреевны:
– Вы говорили, родители Жени погибли, – начала Татьяна. – Почему же вы не сказали об этом ей?
– Девочку к нам доставили из больницы только вчера. Признаться, я думала, что Женя знает о гибели своих родителей, потому так замкнута, только рисует, почти не ест, – искренне отвечала Екатерина.
Женщины и не знали, что их разговор слышал Артём, проходивший по коридору из спальной комнаты по направлению в игровую. На самом деле Артём всегда был любопытным мальчиком, так и сейчас им двигало любопытство. От комнаты, из которой он выходил, и до кабинета Екатерины Андреевны был целый коридор, но издалека Артём увидел приоткрытую дверь и доносившиеся оттуда голоса. Ему стало интересно. Он огляделся. Никого поблизости больше не было. Все или гуляли на улице в тёплую погоду, или кого забрали родственники на время каникул. Поэтому Артём знал, что сейчас его никто не увидит и не заметит, если он тихо подкрадётся и подслушает разговор.
– Как же вы скажете ей об этом теперь? Или не скажете? – пыталась разобраться Татьяна не для интервью – для себя.
– Незачем ей об этом говорить, заранее травмировать. Через три дня за Женей приедет её брат Илья, он заберёт сестру к себе в Москву, будет о ней заботиться, он и расскажет. От него Женя легче воспримет гибель родителей, потому что не будет чувствовать себя одинокой, а будет переживать за них вместе с братом, он будет для неё опорой.
– Понятно. А брат будет устанавливать над сестрой опеку?
– Всё согласно законодательству, – быстро и строго начала отвечать Екатерина. – Простите, если ещё есть вопросы по существу... мне идти надо, скоро обед, нужно детей собрать, проследить, чтобы все прошли перед обедом водные процедуры.
Артём понял, что разговор подходит к концу, и так же неслышно, на цыпочках, переместился к лестничному проходу, потом уже лёгким бегом спустился со второго на первый этаж и направился к выходу, скорее найти Женю и всё ей рассказать.
Ещё в пути к футбольному полю Артём думал и взвешивал внутри себя эту информацию, чтобы понять, стоит ли сейчас рассказывать Жене правду или нет. Артёму, в его двенадцать лет было понятно только одно – он помнил своих родителей, как они его бросили одного на улице в мороз, потому что за небольшую плату и бутылку водки пустили в дом чужих людей, что он с тех самых пор мечтал, чтобы его родители оказались на улице в такой мороз и замёрзли. За два года, что Артём в детском доме, он только сейчас начал осознавать, что мир вокруг может быть добрым, тёплым, но также он знал, что всегда нужно говорить правду – так его учила в том числе и Екатерина Андреевна, которая теперь собиралась скрыть правду от девочки Жени. Так как же так? Говорить правду или не говорить? Артём был в раздумье. Приближаясь к футбольному полю, увидев Женю в компании других детей, Артём подбежал к ним.
– Тёма! – встретил его Арсений. – Где наш мяч? Давай и мы футбол сделаем, девчонок научим играть!
– Мяч далеко, а скоро обед уже! После обеда можно! – отвечал Артём и встал между Арсением и Женей.
– А мы не хотим в футбол! – заявили Аня с Ириной, а Света и Женя молчали.
– А вас и не спрашивают! – с задором отвечал Артём.
Света дала лёгкий пинок Артёму и улыбнулась ему. Артём в ответ старался схватить её за косу и дёрнуть, чтобы потом прижать к себе. Они разыгрались, забегали, что стали мешать не только рядом ребятам, наблюдающим за игрой, но и тем, кто играл в футбол на поле, – взрослые ребята обратили внимание на бесившихся младших детей.
– Или спокойно смотрите, или идите в другое место! – крикнули им с поля.
– Прекратите, а то нас прогонят! – переживала Женя.
Всё бы ничего, но Артём был возбуждён, эмоции брали над ним верх, поэтому он вставил Жене в ответ:
– Ты вообще молчи! Тебя скоро брат твой заберёт и не будет тебя здесь, а нам ещё ого сколько тут футбол смотреть!
– Меня мама с папой заберут в новый дом! – обиделась Женя, на повышенном тоне отвечая Артёму.
– Кто? – на эмоциях, ехидно улыбаясь, переспросил Артём. – Нет их! Не заберут тебя мама с папой, а брат Илья за тобой едет!
– Брат в гости едет, – пыталась сообразить Женя. – А заберут меня мама с папой!
– Мама с папой! Мама с папой! Что ты заладила! Они умерли!
– Ты врёшь! – со слезами на глазах крикнула ему в ответ Женя и побежала в дом, в игровую, где она рисовала, где рассталась с Екатериной Андреевной. Женя спешила найти там Екатерину Андреевну и спросить у неё про родителей.
Девчонки переглянулись и покачали головой, потом Света покрутила пальцем у виска, показывая Артёму, что он дурак. Артём и сам это понял, но и сам за собой не заметил, как выдал, что только узнал, но сам во всём не разобравшись ещё. Теперь он жалел о сказанном, но как исправить ситуацию, не знал.
Вбегая в здание, поднимая пыль с порога, словно ураган, Женя бежала без оглядки с одной только мыслью в голове – найти Екатерину Андреевну и всё у неё узнать, узнать всю правду! На первом этаже на лестнице Женя встретила и Екатерину Андреевну и Татьяну, которые спускались вниз по лестнице. Женя стеснялась Татьяны и с заплаканными глазами попыталась прорваться сквозь них, чтобы бежать в игровую, но Екатерина Андреевна поймала маленькую и прижала к себе, попутно прощаясь с Таней, намекая, что ей с Женей надо побыть наедине.
– Да, я понимаю, мы уже уходим, – говорила Татьяна. – Ещё немного поснимаем двор и уезжаем.
– До свиданья! – сказала Екатерина Андреевна и, взяв Женю за руку, пошла с ней, но не в игровую, а в свой кабинет, где бы им никто точно не помешал.
Екатерина Андреевна была напугана видом девочки, не понимая ещё, что произошло. Она предполагала, что её кто-то обидел, кто-то из старших мальчишек или девчонок, но всё оказалось не так.
– Женя, скажи, что случилось? Кто тебя обидел? – нежным и тёплым тоном, как любящая мать, говорила Екатерина, беря Женю за руку.
– Вы соврали мне? Мама и папа умерли? Они не приедут больше за мной никогда? – то ли вопросами, то ли утверждениями, как ножом по сердцу, искренним детским наивным тоном секла Женя.
Екатерина Андреевна поняла, что Женя каким-то образом узнала правду. Но как, от кого? Что было делать дальше? Соврать или сказать правду? А чего хотела услышать Женя, эта маленькая девочка, которая ещё час назад свято верила, что её родители герои и скоро приедут за ней, а теперь... что было теперь? Все надежды девочки рухнули в один момент, и она пришла... зачем пришла? Ещё раз услышать то же самое? Или услышать, что родители живы и завтра за ней приедут? Но ни завтра, ни послезавтра они не приедут, и Екатерина знала это. Сейчас вот так, глядя в глаза, сказать горькую правду беззащитной маленькой девочке могла ли Екатерина Андреевна? Нет. А вот так взять и, глядя в глаза Жене, соврать ей, дать ложную надежду – так могла Екатерина Андреевна? Нет, так она точно не могла.
– Боишься потерять их навсегда? – нежным, ласковым тоном, едва сдерживая слёзы, спрашивала Екатерина, держа руки Жени, поглаживая их.
– Уг-м, – едва слышно выдавила из себя Женя, кивнув головой.
– Да. Но твои мама и папа всегда рядом с тобой. Они навсегда останутся в твоём сердце, и никто тебя с ними не может разлучить. Они герои, они спасли тебя, прикрыв собой, чтобы ты жила, чтобы ты гордилась ими!
Женя зарыдала. Она было бросилась прочь от Екатерины Андреевны, вырвавшись из её рук, но потом остановилась, обернулась и попросила:
– Отдайте мои рисунки!
Екатерина Андреевна отдала.
– Вы соврали мне! Ничего не сказали! – надрываясь и со слезами на глазах, кричала Женя, потом схватила свои рисунки, прижав к себе, и побежала в игровую.
Екатерине Андреевне было больно смотреть, как страдает девочка, она и сама переживала вместе с ней её горе, и от этого становилось больно на сердце, тяжело на душе. Особенно тяжело на душе потому, что она не знала, как успокоить дитя, но также Екатерина Андреевна понимала, что сказала всё правильно – правильно, что сейчас сказала правду, смягчив добрым словом, которое, как семя, обязательно прорастёт в девочке в будущем.
Женя забежала в игровую, споткнулась о разбросанные по полу игрушки, упала, ударилась. К боли душевной добавилась боль физическая, но ушибы и ссадины не тревожили девочку – она не чувствовала почти этой боли, – боль потери родителей, боль, что от неё скрыли правду, заслоняла любую другую боль. Женя перелезла через диван, потом нырнула под стол и там, свернувшись в клубочек, тихо плакала, обнимая свои рисунки.
Почти следом в игровую зашёл Артём, глазами пытаясь найти Женю, но не видел никого и хотел уже уйти, как услышал тихие всхлипывания, и остановился. Закрыл дверь, прислушался. Всхлипывания повторились ещё несколько раз, и Артём уже смог определить, откуда они исходили – со стороны окна, подле которого стоял стол. Артём подошёл к столу и присел, ориентируясь на звук. Тогда он увидел под столом свёрнутую в клубочек Женю.
Артём растерялся. Он сопереживал Жене, но боялся теперь даже пальцем до неё дотронуться – осторожно потянулся к ней рукой, перебирая по воздуху пальцами, будто нажимая на клавиши. После очередного всхлипа Жени у Артёма вдруг появилась решимость, и он тронул её за плечо.
Женя прогоняла его, махая на него рукой, но поворачиваться к Артёму не хотела. Он уже сегодня сказал ей зло. Хватит. Больше она не хотела. Для одного дня этого было вполне достаточно. Но Артёма не так легко было откуда бы ни было прогнать, тем более тогда, когда он этого не хотел. А сейчас действительно не хотел уходить, не хотел оставлять Женю одну, чтобы она не замкнулась в себе и не страдала ещё больше, ведь он-то знает, он видел, как это бывает. Он видел это несколько раз за два года. Он видел, когда девочки Жениного возраста так прятались под стол ото всех и подолгу плакали, потом ни с кем не хотели разговаривать, потом становились одиночками, отделялись ото всех. Такой жизни для Жени Артём не хотел, пусть даже её должны были забрать отсюда через три дня. Всё равно эти три дня, в понимании Артёма, она не должна была плакать, сидя одна под столом, отмахиваясь ото всех руками.
– Тебя заберут скоро, а нас нет! Мы тут до взрослого возраста! – пытался как-то утешить её Артём, противопоставляя её положение и своё.
В ответ ничего. Всё те же всхлипы. Только реже, но сильнее.
– Вот и зря ты так! Ты не права! – строгим и решительным тоном говорил ей Артём. Он и сам до конца не знал, что сейчас ей скажет, но он хотел что-то сказать, хотел сказать что-то хорошее.
Несмотря на то что Женя будто бы его не слушала, Артём продолжал говорить, не отходя от неё, расположившись подле неё на полу, но не нарушая границы – не входя к ней под стол.
Солнце выглянуло из-за облаков, лучи-зайчики побежали по всей игровой, трогая каждую игрушку – машинку или плюшевого мишку, – обходили всю комнату, потом ложились вдоль дивана и ковров, постепенно подкрадываясь к двенадцатилетнему баловнику, вскакивая на него, лаская его лицо и за ушком. Артём щурился, когда такой солнечный зайчик взбирался к нему в глаз и старался там усидеть. Солнечный зайчик искал и Женю, но не находил её – она спряталась ото всех под столом. Стол прятал её – прятал от окружающего мира, злого или доброго.
В бежевых летних шортах, грязно-белой футболке, серых носках и с доброй улыбкой да ласковым прищуром, Артём сидел на полу перед столом, ловил солнечных зайчиков и разговаривал с Женей, не зная, слышит ли она его.
Артём говорил, говорил, его рот не закрывался. Он даже забыл, с каким чувством он сюда пришёл, что говорит он всё это для Жени, ради Жени. Он говорил, его взгляд уже стал спокойный, больше сосредоточенный на собственной речи, он так втянулся, что уже не следил, где говорит правду, где придумывает, но он говорил, он не молчал.
– … Я когда здесь не был, мне было холодно и страшно! Ты знаешь, что такое зимой на улице? Не знаешь! А я знаю! Я расскажу, чтобы и ты знала! Сначала тебе тепло. Ты одета, счастливо катаешься с ледяной горки вместе с друзьями. Потом они уходят домой, потому что их позвала мама! Ты каталась с горки? – на последнем слове Артём полубоком пригнул голову вниз, будто пытается пролезть в низкий проём, да сделал акцент, будто обязательно ждёт ответа.
Но ответа не было, только всхлипы громче – громче на таких словах, как мама, дом, подруги. Где теперь все они?
– … Если не каталась с горки, то обязательно покатаешься! У нас здесь есть пригорок, как раз когда идти к ромашковому полю! Вот зимой здесь и покатаешься!
От этих слов Жене становилось только хуже. Она очень не хотела оставаться здесь, в детском доме, а Артём так говорил, что будто он хотел, чтобы она осталась здесь. Но Артём не к этому стремился. Он думал, как сделать, чтобы Женя перестала плакать и вылезла из-под стола, чтобы потом пошла на обед и была со всеми эти три дня – эти три дня до её отъезда с братом в Москву, ведь Артём помнит тот разговор, и помнит, что именно в Москву!
– … Обычно ты хочешь дольше гулять на улице, но не когда там ты одна и холодно, а когда много других ребят и нехолодно. А всю ночь на ледяной горке кататься по ней вниз, чтобы потом взбираться, да не останавливаться, потому что тогда сама станешь, как эта ледяная горка, – вот когда даже плакать не получается. Слёзы замерзают!
Женя вытерла слёзы. Вытерла их, но вовсе не потому, чтобы они не замёрзли, но потому что живо представила себе всё то, о чём говорил ей её друг. Или не друг он ей был. Просто Артём.
– … Вот такие были мои родители. Они хотели, чтобы однажды я стал ледяной горкой! Им бы так проще было пить свою дурацкую водку! – последние слова Артём говорил импульсивно, с презрением, и его маленькая головка на тонкой шее будто надувалась, потом кривилась, и казалось, он превратится сейчас в кого-то другого, но потом солнечный зайчик вновь пробегал по Артёму, снимал с него эту кривую маску, и лицо Артёма становилось прежним, простым, но в то же время будто философским.
Женя не видела всех телодвижений своего сотоварища, не видела его эмоций, которые постоянно менялись на его лице, но слышала его и слышала все его эмоции. И рисовала в своём воображении живые картины его мира и своего мира.
– А какие твои родители? – вдруг спросил Артём и сам испугался, что спросил, но отступать было некуда – позади диван, по бокам игрушки, а перед ним Женя со столом.
Но солнечные лучи-зайчики подбодряли Артёма, вновь карабкаясь по нему, то вверх, то вниз. Они подбодряли и Женю, даже несмотря на то, что она пряталась от них под столом, но она чувствовала их присутствие в этой комнате. Дети всё чувствуют, даже солнечные лучики.
Женя уже немного успокоилась. Видимо, болтовня Артёма подействовала на неё как успокоительное средство. И Женя ответила ему, Артёму, но не словами. Она повернулась, выбралась из-под стола, отдала местами помятый, местами пропитанный слезами листок с рисунком. И лишь сказала:
– А вот мои мама с папой.
Артём так и сидел в позе лотоса на полу возле дивана. Женя также села перед ним, облокотившись о край стола. Артём изучил рисунок, постарался его немного расправить, потом сказал:
– Красивые.
Женя пересела к Артёму и, облокотившись о его плечо, стала показывать, что её родители делают, как спасают людей, что всех завалило тогда, и её. Её спасли. Поэтому она здесь, а их нет. Их больше нет.
Екатерина Андреевна приоткрыла дверь игровой и увидела детей. Она пригляделась и поняла, что дети нашли язык друг с другом. Катя улыбнулась и аккуратно закрыла дверь. Было время идти на обед, но она не стала тревожить детей сейчас. Еда может и подождать, а минуты духовного просветления не должны прерываться, особенного такого чистого и искреннего общения, как у детей и в такой неоднозначной психологически тяжёлой ситуации. Екатерина Андреевна дала детям возможность найти друг в друге поддержку и надёжную опору. Ценнее этого сейчас для них не было.
Только Екатерина Андреевна отошла от двери вглубь коридора, как ей позвонили на мобильный телефон. Она быстро приняла звонок.
– Слушаю, – сказала она.
– Здравствуйте, Екатерина Андреевна! Это Илья. Я по поводу сестры, Жени Елисеевой. Как она?
– Да, хорошо. Она в порядке… Вот с мальчиком познакомилась... А вы когда приедете?
– Послезавтра днём. Вы передавайте ей привет. Скажите, что я звонил!
– Хорошо. Обязательно! Вы не волнуйтесь! Также и все документы к вашему приезду будут готовы, что вы сразу сможете забрать её.
– Спасибо вам!
– Это наша работа, – спокойно-обречённым тоном ответила она.
Илья беспокоился за Женю: как она переживает смерть родителей, резкую смену обстановки, смогла ли она сориентироваться в детском доме, не обижают ли её там. Много, много таких вопросов было у Ильи, и все эти вопросы он прокручивал в своей голове, пропускал через себя, через своё сердце. И это не могло не находить отражения в его действиях-бездействиях, в его отношении к окружающему миру. Поэтому он предпочитал молчать, был замкнут и недосягаем. Он был сам по себе. Он был не один, но ощущал пустоту, одиночество. И боялся, что те же чувства испытывает сейчас и его десятилетняя сестра, его Женя.
Илья не отказался от приглашения соседей из соседнего купе. Они были ему бесконечно благодарны за сына, за Женю, особенно Анастасия Николаевна, но не её муж Виктор. Виктор был больше недоволен собой, чем доволен Ильёй, поэтому радость Виктора была сдержанной, он, так же как и Илья, в основном молчал.
Шестеро человек в купе тем не менее разместились достаточно комфортно: Анастасия Николаевна со своим мужем Виктором сидели на нижнем сиденье вместе с малышом, который со временем переместился на верхнюю полку, что по ходу движения. Родители Насти в компании с молодым человеком, Ильёй, сидели втроём также на нижнем сиденье, против Насти с Виктором. Илья сел ближе к выходу из купе, но Алевтина Фёдоровна настаивала, чтобы он пересел ближе к окну, к столику и угостился чаем. Илья уважил их, но всё думал, как скорее уйти, и чувствовал неловкость. Однако эта ситуация заставила его отвлечься, чтобы отдохнуть от волнений, связанных с сестрой.
Анастасия Николаевна также пересела к окну, что получилось, что она как раз против Ильи, – их взгляды ровно друг против друга, и не спрятаться. Илье стало неловко ещё больше, и он старался то смотреть в окно, то в чашку чая, то иногда на верхнюю полку, где играл мальчик. Виктор замечал все эти хитросплетения, игру, которую затеяла Анастасия, но терпел – терпел, потому что был виноват. И Виктор тоже смотрел то в окно, то в чашку с остывшим чаем, которую держал в руках и всё никак не мог освободить от напитка, то на родителей Насти – те, периодически качали головой, давая тем самым Виктору что-то понять.
(Продолжение следует)