Юрий Чекусов родился на Южном Урале. Окончил Свердловский горный институт. Работал и жил в Сибири и на Урале. Побывал в служебных командировках в различных уголках СССР. Пишет прозу для взрослых и детей, фантастику, легенды, сказания, лирическую и военную прозу, приключения, исторические повествования и многое другое. Язык автора резко отличается от современных текстов своей самобытностью, органичным соединением разговорных оборотов и отражением внутреннего мира человека. Живёт в г. Старый Оскол Белгородской области.
— Ты знаешь, Пёс, мне больше не по карману содержать твой зверинец.
— Но, Дружан, боевые псы не годятся на роль пастухов и сторожей. Ты же понимаешь это не хуже меня.
— Понимаю, Пёс, но мне и сторожа, и пастухи псовые тоже нужны в дело – охрану несут, люд за тыном стерегут, овец пасут. А твои страшилища только панику по нашим поселеньям нагоняют, да и страх от них далеко пошел за границы нашего удела.
— Во-во, Дружан, ты же сам правду глаголешь. Ворога много и он большой, каждый облизывается на наших девок, на люд. Дружина твоя, конечно, могуча, но ведь и мои псы не помешают!
— Зверюги, — пробормотал вождь. — И как ты только с ними управляешься? Я слышал, ты это отродье псовое еще и в доспехи решил заковать?
— Думаю про то.
— Не тяжело будет им, Пёс? И моей казне не тяжко ли? Молчи. Ты их на чем держишь – на страхе и голоде? Если на ненависти к роду нашему человечьему, то это очень плохо. Как же тогда они слушаются тебя и твоих помощников? А дела у нас, на самом деле, не ахти как – все дикие потомки гуннов, сарматов и скифов норовят к нам в гости без приглашения. Ну пойдем, посмотрим, что ли, на твой волкодавный зверинец!
Старший загонщик Пёс встретился с угрюмым взглядом удельника Дружана, муторно стало и понятно, что гроза к ним идет большая.
Прямо на улице, в деревянно-могучих загонах из толстых, в руку толщиной, но уже сильно обрызганных бревнышек, выло и бесновалось воинство Пса. Сидели в клетках по одному, по два, а кое-где и поболее псов. Было на что глянуть. Молодняк обитал кучнее, матёрые серо-белые полуволчары невозмутимо смотрели на людей из своих одиночек. Человечьего Пса узнавали - недаром же он проводил в своем хозяйстве дни и ночи напролет: ходил у клеток, подкармливал иногда, нечасто входил в загоны и бил их, видя в узких глазах неприкрытую злобу и ненависть. Молодые и глупые псы пытались порой загрызть этого несчастного двуногого, но тот бил их нещадно коротким тяжелым кнутом, железными перчатками, коваными сапогами. Ничья кровь не смущала никого в такой драке. Матерые и мудрые волкодавы же только уходили вглубь своих клеток и оттуда настороженно следили за своим Большим Хозяином.
Все, как и полагается, все так, как и должно быть. А чему быть – того не миновать! Древние законы диких псов и древнего руса уже были и работали. Есть волк – он должен быть убит и изничтожен, а его волчата будут на службе у человека.
— Одним словом, жалуются на тебя, — глаза Дружана полыхали гневом. — Пёс ты смердячий! Не можешь в моей вотчине порядок среди лесного зверья навести?
— Дичь не подвластна никому, мой удельщик Дружан. Ты же понимаешь, что зверь – не явный и очень даже неправильный враг, и даже не противник наш.
— Во-во, правильно! — поддел Пса Дружан. — И против него я должен выставить своих дружинников? Ты случаем не зашибся в сенях о притолоку? А? Мне что, против паршивого медведя выставлять своих железных людей − курам на смех и миру нашему?! На этого медведя жалуется уже пол-округи: корову задрал в отдаленье, телку погрыз в предместье, поломал двух охотников, загнал бортника на два дня на дерево, девок на малине напугал до синевы. Мало?
Звякнула кольчуга Дружана.
— Пёс, возьмешь медведя? Обурел он.
— Возьму, хозяин. Сам там буду.
Через два дня медведя, наконец, достали. Дружана там не было – до того ли было, лезть в чащобу и зрить травлю, других забот хватало удельщику. А Пёс стоял в стороне, за крутым буреломом, и смотрел на кровавое поволье. Медведь и на самом деле оказался не таким простым. Расшвырял ударами лап с когтями-лезвиями свору гончих и затравливающих его собак, оставив в стороне двух псов с растерзанными брюхами и вываливающимися кишками, он рванул в спасительную чащобу, волоча на себе нескольких шавок.
И тогда Пёс дал сигнал своим погонщикам запустить в дело своих подопечных. Сняли железные намордники, сцепили железную привязь. Молодежь рванулась в бой с тихим рычанием. Матерые же ушли стремительно и бесшумно. Пёс прикрыл глаза. Он будто предвидел последующее. Медведь успеет разодрать лапами самого прыткого и нетерпеливого молодого пса. Второму, такому же, спустит скальп. Вот и все. Злые волкодавы, серо-седые с жуткими глазами, знающие законы стаи, порвут его лапы, глотку, и шерсть будет лететь клочьями под тихое и страшное довольное урчание будущих боевых псов. И их кровавые морды − да не приснятся нам даже в наших страшных русских кошмарах. Старший загонщик дело свое знал и ведал очень даже неплохо. Медведь? А что медведь? И на него с рогатиной приходилось хаживать по молодости нашему Псу. Когда Пёс размежил свои веки, все было закончено. «Да, — подумал он, — моим боевым псам надо обязательно заиметь рогатые ошейники, чтобы не так скоро могли добраться до их шей».
— Нет медведя – нет забот, — Дружан посмеялся. — А скажи, Пёс, твои подручные что едят?
— Не понял. Кашу, мясо, овощи, что-то еще.
— И мясо любят?
— И от мяса не отказываются. И лося могут загрызть.
— И лося тоже!
— А вот, Пёс, завелись у меня тут лихие людишки. Вредные и беспокойные. Одолеешь со своими псами беду нашу?
— Где такие?
— Да на граничной Поскони.
— Было б сказано, надо – значит надо. Работников дашь чуть немного?
— А как же, Пёс. Для святого собачьего дела. Так что кушают твои собачки?
«Порвешь в клочья смутьянов и забегщиков, размажешь их вдоль Поскони лохмами и краснотой. Глядишь, и собачки твои подобреют, и лесные люди поумнеют», — звенели тупым набатом слова последнего наказа удельщика в голове Пса. Так может уже так и надо – пора рвать своими псами чужих людей, чтобы иметь боевых псов, а не дворовых собак?
Пока поселковые малышня и недоросли возились со щенками и пузатой собачьей мелочью, взрослые дяди бородо-лохматые занимались с псами посерьезней, из которых готовилась подмога дружине. Собаки нужны были разные – сторожевые, на охрану работающих за пределами городища и в предместьях, караульные и охотничьи для добывания пропитания. Ну и, конечно, в необходимости был так называемый пес боевой. Ими занимались специально обученные и даровитые. В их число попал и мальчик по имени Пёс за свою неуемную любовь к собакам, которые, покусав его по первости, все ж признали собачий талант в пацане, начав прогулки с ним. Средние собаки ходили за ним по пятам, взрослые и большие ходили стороной. Прошло время, Пёс подрос и стал по личному указу Дружана главным загонщиком, смотря за своими подчиненными и распределяя их в рабочие наряды для несения службы и выполнения всяких-разных работ.
Но при всем разнообразии своих обязанностей Пёс больше всего отдавал времени созданию и выращиванию псов боевых. Когда удавалось отыскать волчье логово и найти там клубок свирепых кусачих малышей, убивал в тяжелой схватке их маму-волчицу, а волчат забирали в городок. Там подкидывал их собакам для выкармливания. Слабые гибли, сильные пробирались по головам своих братьев и сестер к соскам кормящей их суки, а прочие вырастали так себе, дикими и хиловатыми. Они настороженно смотрели на двуногих, − клин ушей и наморщенный нос с открывающимися клыками – таких обычно отвозили подальше в другие уделы и выпускали на страх недружественным соседям. И эта дичь, не поддающаяся человеческой дрессировке, порою вырастала сильными волками-одиночками, которые со временем находили подруг и сбивались в жестокие и страшные стаи. Дикие и свободные дети суровой природы, они собирались под луной на круто-заснеженных полянах, сизых и трескучих от морозов и дымки. И тогда садились полукругом и выли, наводя ужас на округу своей унылой боевой песней. Потом они уходили в набег, злые и голодные. Впереди шел вожак стаи, тараня могучей грудью глубокий и вязкий снег. За ним, молча, наметом стелилась в призрачном нереальном воздухе стая. Шли след в след, оставляя рыхлую неглубокую борозду. За вожаком шли подросшие и уверенные. Потом - молодежь, еще не окрепшая в битвах за выживание. Затем - самки, которых берегли. А сзади азартно летела глупая молодь. Замыкал гон испытанный и старый, в шрамах и проплешинах крупный волчара, не церемонясь с отстающими и применяя еще не старые клыки. Действовало. И горе запоздалому путнику в ночи, задержавшемуся работнику из леса с возом дров, нерадивой хозяйке в предместье, заблудившим собакам, отбившейся от загона домашней живности, лошадям в хилых загонах и овцам в слабых кошарах при уснувших сторожах... Вот так они и лосей загоняют. Большой и тяжелый сохатый, глубоко проваливаясь в снегу, пытается уйти от погони, сдерживая волков ударами своих рогов, калеча их копытами и рогами. Но все дальше и дальше в чащобу и непролазные дебри загоняют лося волки. Вожак в битву пока не вступает – не пришло пока время его заключительного удара. Молодые волки напрыгивают на лося, отлетая в стороны. Но сдает помалу лесной богатырь, и теперь в него мертвым грузом вцепляются по бокам сильные и матерые волки. И, наконец, вожак прыгает на холку лося и заканчивает дело. Лесной богатырь, изодранный и окровавленный, рушится на истоптанную поляну. И начинается пир. К мясной туше беспрепятственно допускают самок. Вершит пир вожак. Его основные помощники, волк-смотрящий рвут дымящее мясо и отгоняет глупую молодежь. До поры, до времени. Оскал клыков, тяжелые волчьи взгляды, сморщенные носы, окровавленные морды – пир горой! А наверху галдят сороки и вороны, на ветвях, неподвижно ожидая своего часа, покоится крупная кошка с кисточками на ушах, где-то на подходе лисы и ласки. Белки и зайцы ушарахались от беды подальше.
Главный загонщик Дружана – человек не хилый, уже опытный, хаживал на кабана и медведя. Но вот при всем при этом волки внушали ему невольное уважение. Нет, не трепетное – Псу уже нельзя было сейчас трепетать и трепыхаться на охоте и в стычках. Нельзя даже перед волками! Против старого кабана-секача, то есть вепря, выиграть схватку один на один ой как нелегко. Не знаешь, что и применить супротив него – лук, меч, топор, нож. Но когда у тебя есть загонщики на подмогу – есть шанс. Но и тогда смотри и бди – свинья может бросить своих полосатых деток-хрюшек и ринуться на спасение своего вепря. Будет вам тогда, охотники, и потеха, и мясо! Все их беды – вепря, медведя и древнеруса – от их битвы с врагом и зверем в одиночку. Давно уже доказано, что кучу не так просто сломить. Но продолжается все та же битва на одиночное выживание.
Медведь-шатун, разбуженный от зимней спячки, страшен даже для волков. Но те летом миролюбивы и не желают драть свои тощие и линялые шкуры за другую облезлую, пусть даже медвежью. Зимой поднятый из берлоги хозяин буреломных снегов («Кто меня разбудил, кто не дал дососать лапу и потревожил мой жирок?») медведь спросонья не сразу оценивает этот заблудший мир.
И тогда главный загонщик выходит на него с окованной рогатиной, чтобы подпереть его снизу. Потом только бы не оскользнуться и вовремя поднырнуть под медвежьи лапы с острыми огромными когтями. Нож в руке. Дохнуло смрадом и жаром. Нужно всадить нож в хозяина леса и успеть ускользнуть из-под оплывающей туши. Вот так. Один на один. Вооруженный охотник и прирожденный боец-противник.
Но вот от организованной волчьей стаи уйти трудно, а выйти победителем – тем более. Там нет места для жизни человека-одиночки. И леса древнерусов с их пешеходными тропами, узкими конными переходами, редкими тележными дорогами просекаются еще и звериными. Не забудь!
«Вот и зиме скоро конец, весной запахло, тянет уютным ветерком, снег проседает, и днем сосульки капают», — Пёс шел по привычке споро, обходя маленькое пограничное поселение и внимательно наблюдая за его пробуждающейся жизнью.
Печки косо – в дым, ласковое солнышко, собаки, зевающие настороженно, работный люд, разбредающийся по делам.
«Вот и дождался милости своего удельщика, к концу зашла моя недолгая ссылка, и вновь Дружан призывает меня вернуться к нему на службу. Знамо дело: зима от ворот – ворог на пороге».
Тревожно забилось сердце. Мудр Дружан и не так уж здорово ярился со своими удельными соседями. Значит, припекло. Дрянь дело. Слухи дошли до Пса в его отдаленно-ссыльную вотчину – плохи дела Дружана.
Следом за Псом, не мельтеша и строго, не забегая вперед, мягко крался не то волк, не то собака. Зверь, одним словом. Глаза бешеные и внимательные, взгляд жуткий и до упора пронизывающий – вертикальные зрачки серо-желтых глаз; красивая серо-седая полоса на хищной морде, уши − мертвым стоячим лезвием боевого топора. Страшная в своей отстраненности от суеты тварь. Ибо для нее существовал в этом дурном и скучном мире только ее хозяин.
— Гера, ты где?
До своей почетной ссылки в эту дальнюю и беспокойную дыру Пес несколько раз применял своих боевых псов при малых набегах строптивых соседей. Тогда в коротких схватках сначала рубилась дружина, и потом из походных узких клеток спускались на добивание и преследование противников боевые псы Дружана. Погонщики, в плотных кожаных куртках и перчатках в железных наклепках, дружно нырнули в сторону заклети, освобождая место стае псов. Кусая от нетерпения людей и других псов, рычащая и лающая лавина ринулась на расправу. Тогда ведь могла покусать и своих? Одетая в короткие ошейники и легкие зипуны с железными полосами собачья страшная рать летела на человечьих псов, валила, сбивала, рвалась и уходила дальше. Но недаром Пес в преддверии боевых схваток проводил отряды вооруженных дружинников перед клетями своих псов. Те тяжко нюхали воздух своих, принимали от своих кусочки мяса, сбавляли раз от раза рычание, запоминали боевой тип своих будущих партнеров, которых не стоило загрызать, а надо спасать, выручать...
Тяжелая и кропотливая работа. Долгая и нудная, не имеющая права прерываться и требующая толковых загонщиков. Вот так. И никак не иначе. Ведь десятки псов − это не единицы, да и те – боевые псы! И душа у главного загонщика не должна дрогнуть, видя гибель своих питомцев, знающего наверняка многих и почти всех в морду. Этот вот – такой был, подавал надежды, зарублен в пограничной схватке. Этот вот до своей гибели измудрился порвать трех волков возле поместных дворов...
— Ты знаешь, Пес, — дружелюбная кривая улыбка осветила лицо Дружана, — почему я услал тебя на время подальше от себя?
— Догадываюсь, — камнем застыл главный загонщик. — Или же могу угадать, сказать?
— Да не стоит, друг ты мой ненаглядный.
— Дружан, твои знатные дела для других, они меня, ты знаешь, не касаются. Я служу тебе, делу, людям. Приказывай, и воля твоя будет да исполнена, ибо я воин, а не...
— Правильно, Пес. Уваженья достойны такие люди.
— Дружан, договаривай: но они и опасны для твоей удельщины...
— Ты прав, Пес. И потому тебя это же и не оправдывает. Ты опасен для меня, и ты стал опасен так недавно для моих людей, советников, воеводы – горе тебе, возвышающемуся над горой. Тебя невзлюбили дворовые служилые, тебя превозносит простой люд, тебя возненавидел мой воевода – опытный боец, у которого ты отымал славу большого воина, тебя обожает твой отряд загонщиков... Ты стал опасен для власти нашей и нашего спокойствия! Ты тихий смутьян, и омут твой глубок.
— Дружан, но я ведь один и даже до сих пор не женат – некогда - и потому не боюсь пригретых змей на груди.
— Но за тобой свора боевых псов, которые наводят ужас на округу и уже своим скрежетом даже внутри своих. Да помолчи! Налей-ка пива лучше, не побрезгуй, для нас обоих, из вон того бочажка. Не робей, пиво без отравы. А вот то, Пес, ты не знаешь. Брательничек тут мой двоюродный учудил недавно. Послал гонцов на ту сторону, оповестил, что лето у нас богато было и закрома полны. Ну, те и рады, рты раскрыли - худород у них, маются сейчас. А брательничек мой еще и подмогу им пообещал от своего городка. Мои разведки мне всё это поведали. Уж не обессудь, бросил я ночью родственничка в загон к твоим боевым псам. Да не легче от этого. Идут к нам, душегубы. Впрочем, не эти, так другие пришли бы по лету. Времена нынче такие. Но эти будут первыми. Уже идут. Знаю, Пес, с воеводой моим ты не особо в ладах, но он муж справный и толковый. Переговори с ним. На пару с ворогом справитесь? Ты, Пес, может, и потянул бы воеводой, но рановато еще, потерпи... Будет и на твоей улице праздник, если живы станем. Потянешь воз вместе с воеводой? — Дружан сделал упор на слове «вместе». Усмехнулся как-то странно, вроде как сам над собой. До поры, до времени. И продолжил чуть спустя: — Да ты пей, Пёс, выпивай за нашу дружбу и жизнь. Не отравлено пиво и брага. Верю, что когда-то и мы, русые из прошлого, станем сильным народом. В единстве сила наша, а не в раздробленности, в устоях наших – наше будущее выживание.
Они долго говорили – Дружан, первый человек на своей деляне-вотчине-уделе, и его соратник Пес, его главный загонщик, отвечающий ныне ой как за многое: от запасов продуктов до охраны, за благосостояние и безопасность люда ему подчиняющегося, за безопасность от смуты соседей, и, конечно, за дальнейшую судьбу боевых псов.
— А это кто с тобой, Пес? Или что? Что истуканом лежит у твоих ног?
— Это Гера - моя тень.
— Ге-ера, — протянул Дружан. — Я и не знал, что у тебя появилась такая кроха. Я разрешил своей охране допустить тебя – ведь у меня вот они, рядом два питомца, которые хранят денно и нощно от напастей всяких. Гера! Звать-то странно ее. Или это он? По северным законам назвал. Холодное имя - не наше. Говорили, что щенок бегал при тебе. Это тот? Да?
— Еще щенком взял. От волка и нашей овчарки. Вытряхнули клубок на снег, первой подползла до меня – лизнула, куснула, чихнула, пыталась то ли завыть, то ли залаять. Поглядели – самочка. И вот не отстает. Выросла.
— И против моих двух противостоит?
— Твои собаки старше, Дружан.
— Зато твоя смахивает на волкодава.
— Может, ты и прав.
— Так что, сразимся?
Вышли на двор, к загонам плотным и высоким. Двое рвутся с цепей, чуя чужака, волчью сыть... До душераздирающих нот доходит и морды страшно оскалены, ус взъерошен, клыки на виду... Но пока на поводу хозяина - еле Дружан держит их, взбешенных.
Как там у древнерусов, предков исторических наших: фас, атас, взять, ату? Каких команд слушались собаки древнерусов и какие команды с полуслова-жеста понимал боевой пес древнеруссов? А если его еще одеть в боевой панцирь?!
И тут на боевую площадку вышел главный загонщик. Он спокойно отодвинул засов, нырнул внутрь к своей Гере, буднично одетый и спокойный, без лат и доспехов, без шлема и меча, и без щита. Два пса сорвались с привязей, порвали враз крутые веревки и кинулись на беззащитного загонщика, который едва успел взмахнуть руками и закрестил пальцы. Гера, блеснув серой молнией, сбила с ног одну из собак в ее полете. Миг не успел глаз ухватить – рванула за ногу в его полете другого пса. Люди оторопели, побледнели, стали каменными истуканами своих богов. Все, кто видел это, оторопели. Загонщик был цел, невредим и неподвижен. «Лишь щека дернулась», — как потом говорил один из наблюдателей-загонщиков. Другой добавлял: «А они накинулись на него враз и вмиг, а он своей Гере – только пальцы вкрест».
Два рычащих пса, с пеной у рта, и против − один, даже не зарычавший пес, лишь непроизвольно сморщившийся, – вроде как страшно или берегись. А ведь у волков другое - и оскал что-то значит для себе подобных. Гера, сбив противников и не издав ни звука, доли секунды стояла в наклонной лобовой стойке, потом все схватилось в страшном лохмато-буром комке, из которого выпадали клочья шерсти. Главный загонщик стоял, не двигаясь. Дружан тоже не шевелился. Никто не вмешивался в схватку. Все побаивались и ждали чуда. Странного, по имени Гера. Вот полетели уже не шерсть, лохмотья мяса, отгрыз ушей... Главный загонщик щелкнул пальцами. Клубок меховой из круговерти страшной распался. Вначале выпал один из окровавленных полудохлых псов. Двое продолжали схватку. Подрастающий и нелюдимый пес-волк и все же человечья овчарка. Гера, морда в крови, страшно-хищный взгляд – вы видели волчьи глаза? А вы видели глаза своей погибающей овчарки? Гера отскочила в сторону.
А я их видел, знаю. И нет мне прощенья.
Дружан выше меня на наш целый столп богов! И я ему верю. Он жесток, но не хуже меня, не верующего даже в нашего Януса. Он состарился, сказал Дружан, и должен уступать другим... Но я, главный загонщик нашего большого рода русов, я ему верю – у него в роду были проходчики, знамо ли, ведь они в прошлом исты, которые весть давали и глаголили нашим русам... И даже нашим предкам о нашествии восточных толп гуннов, скифов, сарматов. Кто из них вперед вступил и стоптал нас? Да так ли сие важно? Ведь мы-то живем! А они – ушли. Дружан, они почти ушли. Гунны уметелились на Запад прозябать. Но вот сарматы... И скифы с юга – не уперечить бы им? Ведь где-то сбоку несокрушимо висит Византия, богами недосягаемая. Ты, Дружан, знаешь о сем? Если бы не знал – был бы мертв.
Главный загонщик оказался в остроге. Дурные люди, дурной мир, дурные нравы... Дурной настрой, видели ж... Так я что говорю? Правда-то была, русов наших, моих. Ты так и запиши, мой правнук. От всех мы отстоялись, со всеми породнились – сарматы и скифы, но остались руссами, ты так и запиши, правнучек...
Отстой в битве. Не опозорь Лютую! Ну вот и все... Все живы и здоровы. Но это же не собачий, не звериный мир. Ну и?
Дружан: «Не ты первый выдумал боевых псов, закованных и страшных. Возвернуть моего Главного Пса!»
Пес явился. Точнее сказать – явили. Дружан схмурил брови:
— Ну и что? Ты не понял? (р-р-р-...)
— А и не понял (гр-р-р). Так на самом деле не понял... Что от меня?
— А от тебя, главный загонщик, или – или.
— Выбираю, Дружан – или!
— Я тебе верю. И на нас пошли. Я дурак.
— Н-да. А я дурнее. Так?
— Ну и что мы будем делать с моими псами, загонщик?
— Лечить. Они тебе верны и преданны.
— Слушай, загонщик, мне-то это сам бог велел: в Византии нашей – вашей давней, богатой стране. У них, сказывают, свои были и есть...
Были, кто? Правильно. Были боевые псы и до древнерусов, закованные в броню булатную, колючку убиенную, страшную, рогатую, со спинным жестким панцирем.
Но мечта и дело о боевых псах древнерусов... Слабо для них. У них было СВОЁ: гунны, сарматы, скифы, но ни одна сволочь, ново-старо-российская, не должна пройти мимо того, который называется Дружан и его главный загонщик...
— Слушай, мой Пёс, загонщик главный. Мы их одолеем? Пёс!
— Да. Вообще-то ты зачем вытащил меня? Шанс дал? Убогатился? Я твоими дарами сыт, Дружан! Устал я в ссылке. Что еще?
— Слушай, Загонщик... Да ты сядь, успокойся. Ну, погорячился я.
Так ты на самом деле, может быть, погорячился, так, быть может, тупо погорячился. Но я! Все эти ату и фас были для древнерусов «там». И о них знавал Дружан чрез торговца. Называется, кого «смущает» чужое горе? Тем и сильны, что мы не знаем отгадки византийских времен. Византия – для нас: Скифия, Блеф, Сарматы. Не ее ли допекали варвары и гунны, и, быть может, наши скифы? Дружан, ты не понял, что наше дело дрянь. Только на Руси, большой и древней, умеют пить хмель и пиво. До отупения и до одурения, забываясь при страшных моментах. Как в рукописях византийских писали, что хотим, мол, и должны знать свои границы, ибо их же не понимают северные и восточные варвары руссов. Время, века... Атилла, Рим покоренный... Это ли не наше плохое, поганое время для нас? Древнерусов...
Говорят, слышно, ходили и бились в древние времена боевые хоботы, которые тяжелы и топчут. Топтали персов, аппенян и мавритан.
А вот и вышли на бой кровавый три богатыря, древние и лапотные – Дружан во главе, Воевода при дружине и Пес со своими боевыми. Настало время. Пришел их час с ранней весной. Много их тогда полегло в междоусобье, иль глупые были? И того не знали. То-то вы такие умные и дружные сейчас. Мы были лучше, дружнее и кучнее.
* * *
Ну, вот и все. Они столкнулись, жестоко, наши древнерусы со своими же соседями-лихоимцами ли? А это правда? Правда есть и бывает разная. Правда в нашем мире, как она и была, а в точь ее не узрели. Да я, дурак, похоронил своих же и остался без них. Кого-то надо слушать? А зачем? Уже не интересно… Те или иные сволочи. Пальцы у меня мерзли, западал глаз. Сидят все и рычат. Собаки, и те лучше - душа хоть при них. Извините, но мне на самом деле некогда. Дела ждут. Неотложные. Собачьи. Собака у меня глупая, дурная... Да, Гера? А щас и по морде дам, выпущу тебя на свободу и пну, пакость такую хитрую и изворотливую. Да, вот и ваше! Глупая собака, катись подальше.
* * *
Дружан, мы этот бой выиграли, хоть и некому стало преследовать врагов. Да и некого, честно говоря. И моя ватага, тридцать боевых псов... Тоже все полегли, на том же поле боя рядом с твоими хоробрыми дружинниками. Честь и хвала нашим богатырям-витязям. Ты, Дружан, хоть и погиб и оставил после себя вдову – я ж тебе, Дружан, говорил по молодости: «Не влюбись, дурак», ан нет, я вот холостой и плакать по мне некому.
Когда еще придут сборщики и плакальщики. Наши, русы. Заберут недобитых, раненых, умирающих – это женщины, вдовы, сестры и матери, потом пойдут сивоусые и старые бойцы, берущие бой, оружие. Потом потянут мертвых.
Всем места хватит на Большой Руси; всех оплачут, всех захоронят. А не впервой, будь ты стар и мудр или же девку не познал и ус не отпустил – могила и курган для всех един.
Около пластом лежащего сидит окровавленный волк. Что он ждет? Пир горой рядом надвигается – волки вот уже погрызают по краям мертвяков, сороки галдят по верхам, и ворон трехсотлетний выбирает себе место. Гера ждет. Порой лижет морду своего хозяина. Иногда заваливается на него и греет. Кровь капает с ее морды из разорванных ушей.
Гера ждет, караулит покой своего хозяина. И ей наплевать, каков он. Он – её.
* * *
А через год надвинулись на древнерусов новые несметные полчища. И не свои, усобщики, а кочевые с востока... Иль с юга?